Царь Алексей Тишайший

Сохранилось много другой приказной документации Разрядного, Поместного, Посольского и прочих приказов, свидетельствовавшей об участии царя Алексея Михайловича в текущих делах по управлению страной и дворцовым хозяйством. Речь, конечно, не о грамотах, выдававшихся из приказов «от имени царя и великого князя всея Руси». Такие документы относились к рутине правительственной деятельности, их писали дьяки и подьячие, цари же к составлению очередных жалованных грамот или к внутренней переписке приказов имели мало отношения. Хотя иногда участие царя Алексея Михайловича в принятии того или иного решения можно восстановить, учитывая источниковедческие особенности документов. Например, если на документе встречается помета: «в доклад», содержится изложение дела или его решения «по царскому указу…», то это практически всегда означает знакомство царя Алексея Михайловича с таким документом. До деятельности Разборного комитета 1835 года основная приказная документация Московского государства почти не была известна. Она сильно пострадала в 1812 году, когда документы были выброшены французами, захватившими Москву, в кремлевский ров. Потребовалось значительное время для систематизации и описания сохранившихся документов XVII века.

Вначале, не зная о самом существовании большинства архивных материалов, историки могли опираться прежде всего на отзывы современников — русских и иностранных, поэтому в первых трудах, посвященных царю Алексею Михайловичу, его характер скорее угадывался, хотя и достаточно точно. «История Российская» Василия Никитича Татищева, написанная в первой половине XVIII века, открывалась «Предъизвещением», куда был включен примечательный разговор, состоявшийся между Петром I и одним из его приближенных князем Яковом Федоровичем Долгоруким в 1717 году. Придворные, чтобы угодить царю, стали превозносить его время и хулить старину, говоря, «что у отца его Морозов и другие были великие министры, которые более, нежели он, делали». Петра «хула дел отца» и «лицемерные похвалы» сильно разозлили, поэтому он обратился к известному своей прямотой боярину и сенатору князю Долгорукому, желая от него услышать «нелицемерную» правду «о делах отца моего и моих». Приведем ответ петровского вельможи (в передаче Татищева) целиком:

«Государь, сей вопрос нельзя кратко изъяснить из-за того, что дела разные, в ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения от нас достойны.

Главные дела государей три:

Первое, внутренняя росправа и главное дело ваше есть правосудие. В сем отец твой более времяни свободнаго имел, а тебе есче и думать времени о том не достало, и тако отец твой более, нежели ты, зделал; но когда и ты о сем прилежать будешь, то, может, превзойдешь, и пора тебе о том думать.

Другое, военные дела. Отец твой много чрез оные хвалы удостоился и пользу велику государству принес, тебе устроением регулярных войск путь показал, да после него несмысленые все его учреждении разорили, что ты, почитай, все вновь делал и в лучшее состояние привел. Однако ж я, много думая о том, есче не знаю, кого более похвалить, но конец войны твоей прямо нам покажет.

3-е, в устроении флота, в союзах и поступках с иностранными ты далеко большую пользу государству, а себе честь приобрел, нежели отец твой, и сие все сам, надеюся, за право примешь»[7].

В историографии начала XIX века отношение к царю Алексею Михайловичу как историческому «ирою» предопределил риторический тон Петра Юрьевича Львова — автора «Похвального слова великому государю царю Алексею Михайловичу» (1806):

«Но творческий дух дивного Петра почерпнул мысль ко многим приснопамятным делам из великих намерений мудрого Алексея».

Текст Львова — не история даже, а особый литературный жанр, определяемый им самим как «славословие», учительное назидание о памяти одного из лучших «великих государей». Автор «Похвального слова…», пытаясь «вчувствоваться» в эпоху, провозглашал: «Любовь к порядку, можно так сказать, была страсть высокой души царя Алексея Михайловича. Его любовью к порядку оживотворено было каждое заведение, каждая часть Государственного хозяйства, каждое отправление должности людей, чиновных и подчиненных…» В речи Львова отразилось стремление найти собственные, а не заимствованные из классической истории образцы политической мудрости, он использовал примеры из прошлого для прославления отечественного. «Ужели, Сюлли, Ришелье, Колберт превосходнее Матвеева?» — вопрошал Львов, вспоминая одного из главных сотрудников царя Алексея Михайловича Артамона Сергеевича Матвеева, которому также посвятил отдельную речь[8].