Царь Алексей Тишайший

Богдан Хмельницкий ответил на приезд царского «посланца» (точное слово, взятое из документа) еще и отправкой к царю Алексею Михайловичу своего человека — Чигиринского полковника Федора Вешняка. Он должен был подтвердить стремление казаков Войска Запорожского видеть царя Алексея Михайловича самодержцем, объединяющим православие, но ведь из Москвы уже передали, что для этого гетман Богдан Хмельницкий должен был обратиться к панам-раде. Дополнительно гетману послали и словесный ответ царя Алексея Михайловича, переданный через иерусалимского патриарха Паисия, где уже более откровенно было сказано, как в Москве изначально относились к обращениям «черкас». Главный акцент в речах московского царя был сделан на том, что казаки «не призвали меня сперва для этого дела» и что гетман Хмельницкий взял себе в союзники врагов христианства «татар, турок и другой сброд». Царь готов был оказать помощь «для защиты христиан», но от него в Войске Запорожском ждали совсем другого: чтобы он безоговорочно вмешался в рознь «казаков и ляхов». Патриарх не мог скрыть, что царский ответ «не понравился» казакам^{129}

.

Возобновившаяся после перемирия война казаков с польским королем Яном Казимиром показала, почему так настойчиво гетман призывал русского царя в поход «в Литву». Именно оттуда на помощь коронным войскам выступил литовский гетман Януш Радзивилл. Но военный успех по-прежнему сопутствовал казакам Хмельницкого, выступавшим в союзе с крымскими татарами. После победной для них битвы под Зборовом король Ян Казимир вынужден был 19–20 августа 1649 года подтвердить статьями о мире («покое») достигнутую запорожцами самостоятельность на своей территории^{130}

. Богдан Хмельницкий, названный в Зборовском договоре «верным слугою короля и Речи Посполитой», получил от короля официальный статус главы Войска Запорожского со ставкой в Чигирине и стал фактически хозяином прежних земель Русского воеводства, включая Киев. Замирение короля Яна Казимира с мятежными казаками и одновременно татарами включало ряд условий, в том числе и «вечное братство против каждого неприятеля»^{131}

, каким в будущем мог стать и царь Алексей Михайлович.

Все в итоге получилось совсем не так, как полагал гетман и как думали в Москве, обнадеженные его разговорами о «высокой руке». Есть уникальное свидетельство брянского сына боярского Леонтия Жаденова и стрельца Ивана Котелкина, посланных для проведывания вестей и оказавшихся в обозе Богдана Хмельницкого непосредственно при заключении Зборовского мира. Брянские служилые люди рассказали потом, как гетман отговаривал крымского царя, «чтоб Московского государства не воевал». Узнав об этом, из Москвы немедленно послали грамоту 3 сентября 1649 года с «милостивым словом» гетману^{132}

. Хмельницкий взял сына боярского и стрельца под свое покровительство и высказал им свои заветные мысли. Правда, все это опять-таки говорилось в застолье, когда гетман пил чашу за здоровье царя Алексея Михайловича: «Я де и сам великому государю християнскому, царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии, готов служить со всем войском казацким, и повинен ему государю во всем, где государь ни повелит быть, и готов служить; и не тово де мне хотелось и не так было тому и быть, да не поволил государь, его царское величество, не пожаловал, помочи нам, християном, не дал на врагов. А они де ляхи поганые, и розные у них веры, а стоят заодно на нас, християн». Произнеся эти слова, гетман «заплакал», что брянские служилые люди истолковали как сожаление: «…а знать, что ему не добре и люб мир, что помирился с ляхи»^{133}. Слова гетмана — горький итог первых переговоров о принятии Войска Запорожского под «высокую руку» московского царя. Но гетман лил слезы и тогда, когда приносил присягу королю Яну Казимиру, доказывая, что только обстоятельства заставили его забыть о присяге королю, которому служили его предки и он сам!