Царь Алексей Тишайший

В начале разразившейся эпидемии в Москве все стали искать виноватых. И в спокойное время в столице достаточно было искры, чтобы разгорелся нешуточный социальный пожар, что же говорить о времени чрезвычайном, небывалом на памяти людей! Мор был Божьим наказанием, поэтому взоры обратились в сторону патриарха Никона. Происходившее бедствие связали с новыми церковными обрядами, с устранением из церковного обихода старых книг и икон. В Москве разыгралась целая драма, когда в Кремль принесли икону, лик которой соскребли якобы «по патриархову указу». Как писал 29 августа 1654 года в донесении новому королю Швеции Карлу X де Родес, все происходило «3 дня тому назад». Патриарха обвинили в том, что из-за него не унимается мор: «В короткое время в Кремль собралось несколько тысяч народа, и некоторые принесли с собой своих нарисованных богов, которых они носили туда и сюда». У икон «были выцарапаны глаза, или они были иначе мерзко осквернены». Одна монахиня, по словам де Родеса, «повесив икону на грудь», убеждала всех, «что ей сама икона открыла, что некоторый святой образ обесчещен, осквернен и брошен под лавку в доме патриарха, и так как это случилось, то икона сказала, плача, что из-за этого люди так и умирают, и не перестанут умирать раньше, чем это будет наказано и та икона снова будет восстановлена в своем прежнем достоинстве». Действительно, в доме патриарха Никона нашли оскверненную икону, после чего толпа требовала от вышедшего после службы в Успенском соборе боярина князя Михаила Петровича Пронского, чтобы он вернул патриарха в Москву вместе с разбежавшимися из столицы священниками. Пронскому удалось успокоить собравшихся тем, что такие дела может решить только царь. Патриарха называли «еретиком» и «колдуном» (де Родес не решился написать эти слова открыто, а записал их дипломатическим шифром — цифрами, переведенным только в шведской королевской канцелярии)^{306}

. Никон, конечно, и не собирался ехать в Москву, а вскоре оставленный ведать столицу боярин князь Пронский, да и сами несчастные заводчики нового гиля в столице сгинули в бушевавшем «моровом поветрии»

^{307}

. Своеобразным «ответом» патриарха обвинителям стало его «Поучение о моровой язве», изданное Московским печатным двором в 1656 году. Приводя богословские обоснования, Никон оправдывал решение людей не только надеяться на Бога, но и самим искать помощи и спасения от мора.

Считалось, что болезнь переносится ветром, поэтому первым делом запечатали царские хоромы, закрыли входы во дворец, поставили всюду заставы; на тех дворах, где открывалась болезнь, приказывали делать «засеки» и ставить охрану, чтобы никого не выпускать, тем самым обрекая на смерть всех, кто жил на дворах, да и самих охранников. Тюремных сидельцев хоронили там, где они умирали. В Москве погибли почти все оставленные для охраны стрельцы, а колодники разбежались. Были закрыты почти все городские ворота, чтобы остановить поток людей, выбиравшихся любым способом из Москвы. Надо было также предотвратить грабежи на опустошенных мором посадских дворах и вывоз оттуда «грабленого», зараженного имущества. На Казенном дворе и в Посольском приказе заложили кирпичом окна, «чтобы морового духу не нанести». Вообще вся работа приказов была остановлена, их велено было закрыть «и никаких государевых дел не делать». Патриарх и царица требовали из Калязина, чтобы весь Кремль запечатали, «а оставить для проходу одну калитку, которая на Боровицкий мост»^{308}.

Город был опустошен сильнее, чем после иноземного нашествия. Приведем полностью свидетельство очевидца, шведского агента де Родеса, доносившего королю Карлу X 15 ноября 1654 года: