Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени

– Хотя немало не сомневаемся мы в смерти Бориса Годунова, и потому не боимся с этой стороны никакой опасности, однако с благодарностью принимаем предостережение королевское. И потому всякий знак расположения его приятен для нас.

С другой стороны, Отрепьев и пан Ян Бучинский посоветовали Димитрию возобновить связь с рокошанской шляхтой, отправив послание в Самбор. Пан Зебржидовский, получив письмо от русского царя, во всеуслышание объявил, что царь Димитрий шлёт на помощь рокошанам большое войско под началом Василия Шуйского. Это был сильный козырь в отношениях с Сигизмундом, и тот прикрыл рот.

* * *

Димитрий почти не вспоминал о Марине. Раннее чувство близости и единства с той женщиной уступило место ещё более значительному и великому чувству нежной страсти и стремлению быть с Ксенией. Чувство волшебной лёгкости в ногах, коленях, в руках и даже в перстах не оставляли его с той первой их ночи. Эта же лёгкость и воздушность вселились в ум и словно сгладили острые углы и грани предметов, сделав их поверхности зыбкими, плавными и приятными на ощупь. Казалось, что всё и вся улыбается ему, несмотря на хмурую осень, непогоду и редкие проблески солнца. Ему виделось, что чувства эти усиливались изо дня в день, из недели в неделю, и наконец, через месяц-другой превратились в настоятельную потребность, жизненную необходимость постоянно общаться с любимым человеком. Эта потребность и необходимость согревали душу изнутри, а снаружи одевали её тёплыми, непробиваемыми доспехами счастья, защищавшими от стрел неудач, разочарований, огорчений, обид. И Димитрий с трепетом одевал и носил эти доспехи счастья, внутренне удивляясь чудодейственной силе любви и наполненности жизни. От этой полноты он стал называть Ксению «милая». Она отвечала ему тем же. Он почти никогда не оставался у неё на ночь, но порой она приходила к нему под покровом ночи и оставалась с ним до утра.

Порой «милым» становилось тесно и душно в дворцовых покоях. И если на дворе устанавливалась холодная, но сухая и солнечная погода, они шли на воздух. Как правило это происходило вечером, на закате. До позднего часа они прогуливались по бровке кремлёвского холма вдоль спуска к стене у Москвы-реки. С реки был слышен плеск волн и это успокаивало, освежало их влажной, речной прохладой. А река жила и шумела своей жизнью: скрипом уключин и плеском вёсел, движением лодок и дощаников, отдалённым стуком колёс с мостов и переправ. Молодые люди в ночи слушали эти шумы, и угадывали место, с которого шёл шум.

Зачастую Димитрий рассказывал Ксении забавные истории из своей юности. Он делился с ней своими воспоминаниями и впечатлениями по-детски наивно. Она же, то улыбалась, то вдруг неожиданно роняла слёзы и всхлипывала. Она даже смеялась, когда он рассказал ей о нырках на Мезенской губе, но заплакала, когда рассказал о том, как его юнцом постригли в монашеский рясофор в Крыпецком монастыре. Ксения улыбалась, когда он рассказал ей о том, как приручил и объездил красивую молодую кобылицу по кличке «Тина». Димитрий думал, что её позабавит история о том, как его кобылица провалилась с ним под лёд и то, как он вытаскивал её у правого берега Днепра в Киеве. Но история эта вызвала у неё удивление и даже испуг. Он хотел рассказать далее, как заболел после ледяной купели и про то, что благодаря этой болезни о нём узнал и признал его князь Вишневецкий, но понял, что Ксения не готова к такому рассказу. Как-то милая спросила, помнил ли он свою матушку в годы отроческих и юношеских странствий и скитаний, писала ль она ему, давала ль знать о себе. Он отвечал, что не помнил и не знал матери… Его ответ вновь вызвал тихие слёзы Ксении.

Поскольку они гуляли вечерами и всё более в темноте, то им казалось, что их не видит никто. Однако Басманов во главе вооружённых слуг и своей челяди неусыпно следил за ними и охранял покой молодых людей. Порой он настойчиво убеждал Димитрия, чтобы тот перед ночной прогулкой вздевал под кафтан кольчугу и приторачивал к поясу ножны с ногайским ножом. Молодой государь иной раз и сопротивлялся тому, иной раз и внимал совету своего верного слуги.

Матушке Димитрия, конечно же, вскоре донесли об увлечении сына. Она не осуждала его, но высказала своё недовольство:

– Грех, сынок, жить так-то с женою без венца и благословения родительского. Но ты так долгонько был и вырос без меня, потому и благословения моего не испросил. Избаловалси поди в ляхах. Слыхивала, де и там-то жил с литовской девкой Мнишковной, а она ведь латынянка – еретичка. Исповедовал сие, а и нет?

– Исповедовал, матушка, – смущённо и кратко отвечал Димитрий.

– Отговорить-то тя от Годуновской дщери, не отговорю, всё одно не послушаеши меня. Но помяни слово мое; многие годы род наш – Нагих с Годуновыми в которах пребывал. Ещё и при батюшке твоем государе Иоанне судились твои дядья с Годуновыми, – поучала мать.

– То уж забылось давно, матушка. Да и Годуновы, Сабуровы, да Вельяминовы все в опалах и в ссылках ноне, – отвечал Димитрий.