Царь Ирод Великий. Воплощение невозможного

Объявленный диктором в 49 году до. н.э., став к концу жизни, оборвавшейся через пять лет, диктатором пожизненным, Цезарь сумел преобразовать почти все стороны жизни римского общества. Однако для нашего изложения важно отношение Цезаря к территориям, ставшим римскими провинциями. Их было в Европе — 10, Африке — 2 и в Азии — 5 (Азия, Вифиния и Понт, Киликия с Кипром и Сирия с Иудеей). Как пишет Моммзен, «римская олигархия… вполне походила на шайку разбойников и обирала провинциалов, словно это была её профессия, с полным знанием дела; умелые люди не были при этом слишком разборчивы, так как приходилось делиться с адвокатами и присяжными, и, чем больше они крали, тем увереннее делали это; крупный грабитель смотрел пренебрежительно на мелкого, а этот, в свою очередь, презирал воришку; тот, кто из них каким-нибудь чудом подвергался осуждению, гордился выясненным судебным следствием размером суммы, добытой им путём вымогательства. Так хозяйничали потомки тех людей, которые привыкли бывало по окончании срока своего управления возвращаться домой, провожаемые благодарностью подданных и одобрением сограждан»^{92}

. И это не считая многочисленных случаев произвольных казней, насилий и истязаний подданных правителями провинций и их челядью.

Цезарь сумел самыми первыми декретами изменить положение. Назначаемые им чиновники были строго подотчётны, «как рабы и вольноотпущенники перед хозяином»^{93}

. Для ограничения их возможных злоупотреблений у наместников была отнята военная власть, переданная представителям верховного командования в Риме. Вместе с тем вся политика Цезаря в отношении провинциалов была направлена на максимальное сближение народов империи. Он всячески поощрял создание римских колоний за пределами Италии, становившихся очагами латинской культуры. Постепенно исчезала разница между Италией и провинциями. Во всей империи наряду с латинским языком распространялось римское гражданство, возникала единая денежная система, единый календарь, единая культура. Как отмечает Моммзен, при нём «страны вокруг Средиземного моря вошли в Рим или готовились в нём раствориться… как в старину объединение Италии совершалось на обломках самнитской и этрусской народности, так и средиземноморская монархия возникла на развалинах бесчисленных государств и племён, некогда живых и полных силы; однако это такое разложение, из которого взошли свежие и до сих пор зелёные посевы»^{94}

. И всё это он сумел совершить в течение пяти с половиной лет своего правления! Причём в этот период ему пришлось вести семь больших войн, так что в Риме ему довелось провести не более 15 месяцев!

Стремление объединить народы Средиземноморья было очевидно для всех настолько, что даже его длительный роман с молодой египетской царицей Клеопатрой, родившей от него сына, которого так и звали Цезарион (Цезарёнок), представители старой аристократии рассматривали как признак его намерения вообще перенести столицу единой империи в Александрию из Рима и тем самым продолжить дело Александра Македонского. Подтверждением этого могло служить и покровительство Цезаря распространению эллинистической культуры и эллинской образованности. Есть даже основание полагать, что сама его держава становилась как бы двуединой, латинско-эллинской, или греко-италийской.

Однако в создаваемом объединённом средиземноморском мире оставалась одна странная народность, сокрушённая политически, но тем не менее наряду с римлянами и греками сохранявшая свое значение и единство, которая пережила и саму Римскую империю, — иудеи.

Явно недоброжелательно относившийся к ним Моммзен, скорее всего потому, что их история выбивается из его концепции истории Рима, вынужден был писать об этом народе: «Можно было поставить наряду с греками и римлянами ещё третью народность, которая в тогдашнем мире соперничала с ними своей вездесущностью и которой суждено было в государстве Цезаря играть не последнюю роль». По его мнению, «иудаизм являлся и в древнем мире активным ферментом космополитизма и национального распада и вследствие этого был особенно полноправным членом цезарева государства, в котором гражданственность, в сущности, была лишь космополитизмом, народность же была в основе лишь гуманностью»^{95}.