Цареградский оборотень. Книга первая

Княжич невольно опустил взгляд и с изумлением посмотрел на белую дорогу и на свою плоть, не веря, что дорога уже кончилась, а его плоть еще не достигла цели.

— Не оглядывайся! — донеслось эхо, но опоздало.

Дорога стала короче, чем казалась, и Стимар уже не смог увернуться с нее от копья наслаждения. Копье-вихрь вонзилось ему в крестец, пронизало весь хребет и задрожало острием в его темени.

В тот же миг и семя княжича горячим копьем вырвалось из его плоти и не попало в лоно, а, потеряв силу, упало сверху на чрево Исет и застыло на нем блестящим рубцом, будто ее чрево некогда тоже разверзалось священным ножом, а потом оно легко, как две зари в самую короткую летнюю ночь, срослось вновь.

Княжич в единый миг весь ослабел, и сил у него осталось только удержаться, чтобы не упасть на свою невиданную невесту, как падает на землю сраженный ударом воин.

— Ты оглянулся, — без сожаления сказала Исет, не прикасаясь к своему чреву. — Не кручинься. Отдохни. До заката еще также далеко, как до минувшей ночи. Только тот, кто имеет две тени, может войти в одну реку дважды. Отдохни, княжич.

Стимар посмотрел за межу, отбрасываемую на солнце мечом идола, и хотел было лечь рядом с невестой, но лечь за той межой. Однако Исет быстро сжала его бока своими коленями и удержала над собой. Она сказала:

— Ложись на меня, княжич. Быстрее вернется сила. Перун-бог все видит и слышит. И тень его меча еще не стала короче лезвия. Ложись на меня и услышишь, когда я не говорю.

Дажетот, рассудительный второй, державший при себе, как мытарь, всю собранную ромейскую мудрость, не мог сразу разгадать слова Исет и посоветовал Стимару повиноваться невесте, уж во всем соблюдая «обратный чин».

Вроде осторожного зверя, подходящего все ближе к приманке, княжич двинулся дальше и заметил, что девушке стало тяжелее дышать. А еще он заметил, как ее рубашка смялась и груди уплощились. Он уразумел, что девушка наперед чувствует своим телом его собственный вес. Тогда он поскорее закрыл глаза и, только закрыл, как весь провалился в ее прохладный шепот.

Он чувствовал дыхание Исет своей спиной, как корабль — попутный ветер в парусе. А ее тело казалось ему текучим и ускользающим сразу на четыре стороны света потоком. Так же было с княжичем давно, по дороге через море в Царьград, в первые мгновения после окончания бури и его пробуждения в темной, сырой каморке, уже пронизанной чистотой нового утра.

— Не бойся меча, — шептала Исет. — Как только его тень станет короче лезвия, его удар не сможет повредить.

Стимар осторожно вздохнул, торопясь задать вопрос.

Серебряные подвески на правом виске невесты зашелестели раньше, чем их коснулся порыв его дыхания.

— Что мне делать? — поспешил спросить Стимар, не успев дослушать ее слова; он опасался, что иначе не догонит разумом ее новое веление.

— Посмотри, княжич, — сказала Исет, ведь второй вопрос княжича уже нагонял первый:

— Можно я посмотрю в твои глаза?

Он приподнял голову. Глаза Исет оказались и темны, как первая зимняя ночь, и ясны-прозрачны до звезд на дне. Стимар видел, что никакая тень, даже — ястребиная, не смогла бы пасть на такую глубину. На самом дне он приметил два ярких золотых кружка, две ромейских монеты. На тех монетах было написано имя последнего ромейского василевса: на левой — правильно, а на правой — задом наперед.

— У моей матери была только одна, — прошептала Исет, а ее смех донесся уже позади княжича. — Мой отец в степи, как и твой, тоже любил подниматься на самый высокий холм и подолгу смотреть на Царьград. Если долго смотреть на Солнце, то ослепнешь, ибо твои глаза оно запечатает своей тенью, как горячим воском. Оттого он стал носить ее монету в своем пустом глазу. А ты не слепнешь, потому что сам жил в Царьграде, а теперь оставил мне вторую монету.

— Ты тоже не слепа. Наверно потому, что твоя мать была родом из Царьграда, — сказал Стимар и почувствовал, что к нему вновь возвращается мужская сила.

— Не сила, а разумение, — смеясь, поправила княжича Исет. — Теперь ты свободен и можешь еще раз подумать о твоем семени.

— Я люблю тебя, — повторил Стимар, — и хочу войти в твое лоно.

— Не оглядывайся, — вновь пригрозила, хоть и со смехом, Исет.

Княжич приподнялся над девушкой, как и положено подниматься перед ударом всякому мечу, — и невольно бросил взгляд за межу.

Там широкое темное пятно пронеслось по белому, не тронутому ничьим тело полю, — тень птицы, спокойно, без всякой опаски пролетавшей над кремником.

«Проспал князь свое слово! — усмехнулся княжич. — Уронит птица — виру возьму. Одной свадебной уткой уже не откупится.»

Не успел он так лукаво подумать и замыслить еще один спор с радимическим князем, как в небе, над княжичем зазвенел жаворонок — не жаворонок, но какой-то звонкий колоколец, а вниз на белое, не мятое полотно в самом деле упало сверху — но не то, чего ожидал княжич, а кружок крови, потом — еще один, и уж закапало так, будто вовсе не проспал князь, а достал-таки птицу стрелой, только не потеряла она своей силы, а смогла перелететь через кремник, роняя вниз алые капли.