Царевна Нефрет(Том I)

Райт обладал решимостью молодости, позволявшей ему пренебрегать общепринятыми взглядами и выступать с позиций необъяснимой уверенности, продиктованной внутренней убежденностью. Стакен был исследователем. То, что научный мир считал плодом его гения, являлось на самом деле экстрактом исследований. Любой его вывод можно было доказать, сославшись на источники и убедившись в их достоверности. Утверждения Райта не всегда поддавались проверке, но лишь потому, что люди, подобные Стакену, знали далеко не все. Доказательства со временем появятся. То, что писал Райт, основывалось на самом истинном из источников, и этим источником был его вездесущий дух, не признававший преград между прошлым и настоящим. В своей книге Райт рисовал египтянина на фоне образа жизни последнего — египтянина, способного творить такие чудеса, как статуя богини Мут[2] в Каире, бесподобный маленький торс в лондонском University College[3], флорентийский портрет, который ничем не уступает головке Монны Лизы[4] и прочие достойные восхищения произведения вечного искусства, что до сих побуждают к творческому труду, как бы ни хотелось современникам избежать их влияния. Объяснение этих чудес надо искать не в магических и обрядовых текстах, а в самом жизненном ритме Египта и его необычайного, художественно одаренного народа.

Сегодня, барабаня твердыми ногтями по столу, Стакен критиковал Райта: подумать только, доктор осмелился выдвинуть единый, общий закон для любовных песен и сакральной скульптуры. Стакен считал подобное покушение на обрядовую строгость египетской скульптуры едва ли не святотатством. Но разве создать такую скульптуру, как маленький торс из University College — не то же самое, что сложить молитву? И разве тело Мэри нельзя считать знаком преклонения перед Неведомым, разве ее глаза, расплывающиеся в розовой дымке лица — не молитва Всевышнему?

На столе вырезки, журнал, письма… «Вот доказательство, что мою правду разделяют и другие, что и они верят в Бога, которому я молюсь… Профессор Стакен! Я был вашим учеником. Теперь я сам стал учителем. Наши истины различны и наши дороги расходятся…»

*

Когда Райт засыпал после дня, проведенного над письмами и книгами, перед ним снова встало непоколебимо самоуверенное лицо Стакена. Он вспомнил, как учитель обрел над ним власть, роняя во внимательно притихшем лекционном зале размеренные, строгие слова. Каждое из этих слов западало в душу. Стакен словно наполнял душу лучшего ученика частью своей души, словно очерчивал вокруг него магический словесный круг, дабы уберечь Райта от грозивших ему искушений и оградить питомца от поисков собственной правды.

Теперь глаза Стакена смотрели на Райта издалека, из тех сфер, откуда до Райта дошло сознание двойственности нашей жизни. Ему казалось, что минувший день окончательно избавил его от опасности подчиниться воздействию Стакена. Последние следы растерянности исчезли, когда он представил себе тело Мэри — тело статуэтки из University College.

*

В девять утра Райт сидел за библиотечным столом и сортировал манускрипты для Стакена. Договоры, хроники, гимны — в одну стопку. В другую — всевозможное барахло: хотя оно не заключало в себе ничего нового, Стакен имел обыкновение тщательно просматривать такие документы.

Короткие фразы. Дышащая ароматом древности любовная история. Райт начал углубляться в текст. Он не мог оторваться и забыл о прочих, еще не разобранных документах из присланной Стакеном обширной подборки, которой профессор придавал большое значение.

Нефрет. Кто она? Безвестная предтеча Сапфо[5], диктовавшая услужливому секретарю фрагменты какого-то поэтического повествования об исполненных тоски встречах, волнениях, надеждах. Строфы падают, как сорванные дрожащей рукой лепестки цветка: египтянка надеется прочитать на этих лепестках свою судьбу, получить ответ на вопрос мятущегося сердца.

От милого я вышла[6],И сердце замираетПри мысли о его любви.

И яства сладкие —Мне соли солонейИ вина сладкие —Гусиной желчи горше. Лишь поцелуй его

Живителен для сердца.Что я нашла, Амон,Мне сохрани навеки!Ласточки я слышу голос:«Брезжит свет, пора в дорогу!»Птица, не сердись,Не брани меня!

Милый у себя в опочивальне.Радуется сердце.Говорю я другу: «Не уйду!»И рука моя — в его руке. Для прогулок выбираем обаУголок уединенный сада.Стала я счастливейшей из женщин.Сердца моего не ранит милый.