Царская немилость

– Халхие хвое… – Брехт его сзади одной рукой за локти сграбастал и притянул к себе, а другой взял за гриву нечёсаную и тоже потянул. Матрена ему в открывшийся рот чурбачок вставила и, поковыряв там крючковатым пальцем, залезла ужо после с ножиком своим кривоватым.

– Отпусти его, вашество, пусть гной сплёвывает вот в кринку.

Ужас, это сколько же скверны в человеке. Там чуть не литровая чашка была, так полностью заполнилась. Ладно, треть – это слёзы отца Ираклия. Но остальное гной и кровь порченая. Даже смотрится теперь эта кринка жутко, а ещё запах, будто кто во рту у святого отца сдох не своей смертью.

– Будем рвать не дожидаясь перитонита? А нет, в роте же. Периостита. Вот поживёшь с медиком и всякие неприятные термины выучишь. Пульпит, должно быть, у святого отца.

– Я не хвятой… Я мах… нах… бахюхка.

– Вы мах-нах батюшка? Так бы сразу и сказали. Святой батюшка. Вам надо зуб удалять. Я не император Пётр Первый, потому не смогу. Сам крови боюсь… Н-да?! Невинной. Утром отвезу вас в Подольск. Что, полегчало?

– Похехшало.

– Отец Ираклий, вот ещё отварчику глотните, рот прополощите. Не пейте. – Василиса Преблудная подала отцу Ираклию другой кувшин.

Попа утром к врачу Брехт отвёз и тому зуб немецкий эскулап вырвал. Подозрительно на графа косясь.

– Хто делать операций?

– Хедьма! – хором ответили.

Брехт к попику не просто так приезжал. Он на сто процентов был уверен, что объяснить русским языком упёртым крестьянам, что спорынья это страшенный яд, не удастся. Надумал прибегнуть к божьей помощи. А там богу самому помощь требуется.

– Чада мои! – Отец Ираклий зло оглядел собравшихся крестьян.

Событие тридцать восьмое

– А знаете ли вы, братья и сестры мои, что враг рода человеческого хитёр и может обличья всякие принимать? Хитёр диавол, ох, хитёр. Может всяку личину принять, даже животным каким обернуться али человеком. Как же отличить нам его? Как вывести на чистую воду? – Отец Ираклий прошёлся вдоль первого ряда, глазами сверкающими на християн зыркая.

Остановился напротив председателя артели «Свободный труд» Осипа Скворца и навис над ним. Осип вжался в скамью и стал ниже ростом даже, чем сидевший рядом Савёл, самый маленький и щуплый мужичок в Студенцах.

– Не буду пытать я вас! – возвысил голос отец Ираклий. – Скажу. Только не говорите потом, что не слышали. Рога! У диавола завсегда рога видны. Во что бы он ни перекинулся, а рога видны. Господь наш всемогущий наградил его рогами, и потому не может враг рода человечьего их скрыть. Вылезут завсегда.

Поп снова прошёлся вдоль сидевших на передней лавке артельщиков. На этот раз остановился напротив Савёла. Тот троекратно перекрестился. Словно уже увидел рога эти самые.

– Как думаешь, Савелий, а каковы размеры рогов могут быть?

– И вон, оне… либо… А оне… надоть могёт…

– Вот и видно, что не веришь ты во всемогущество Господа нашего! – припечатал его к месту отец Ираклий.

Пётр Христианович смотрел за действом и прямо аплодировал мысленно, какой актёр пропадает. Даже Немирович с Данченко бы поверили.

– Скажу я вам, чада, что любого размера быть могут те рога, но одного у них не отнять – они черны и кривы. А ел ли ты хлеб сегодня, Савелий?

– Грешен, батюшка! – Бухнулся на колени впечатлительный Савёл.

– Хорошо, что понимаешь, что грешен. А теперь я скажу, в чём. Были в зёрнах ржи, что ты смолол на муку, рожки чёрные? – Батюшка отошёл от закрестившегося без устали Савёла и осмотрел всю паству.

– Что скажете, чада, а у вас были черные рога диавола в зёрнах хлебных?!

Народ икнул, все тридцать восемь человек и даже Матрёна с Василисой Преблудной и бывшей кухаркой графа Павла Андреевича Ефимовского Зинаидой Фроловной, которая теперь и кашу детям в полевой кухне готовила.

– Неужто…

– Ужто!!! Ужто! Его козни. Диавола. Вот скажи, Матвей, что у тебя с женой в прошлое лето случилось?

– Раньше времени… родила ребёночка… мёртвого… – Мужик в добротном таком тулупе перекрестился.

– Вот. А всё потому, что не перебрала зёрна ржи, и вместе с хлебом, богом данным, в пищу вашу попали рога нечистого!

– А скажи, Прохор, что с твоей матерью было седмицу назад?

– Кожа на ногах горела, словно обожгла чем. А ведь зима, да и не вставала почти с лавки, ноги мертвеют.

– Вот. И это от него, проклятого. От диавола. Тоже не перебираете зерна, не отделяете их от рогов нечистого.

– А ты сам, Осип, что говорил месяц назад про жену.

– Крючило её, словно кто вселился…

– Вот, а я тебе что сказал. Что это всё от диавола, а ты думал свечкой откупиться. Тоже зерно не перебираете.

– Тихон, а что было в прошлом годе с Зорькой твоей?

– Выкидыш, батюшка. Рано телёночка принесла, издох. Слабенький уродился.