Царская невеста. Любовь первого Романова

– Чему дивишься? – усмехнулся Желябужский. – Сапега потомок оршанских бояр. Рожден в православной вере. Побывал в учении в немецких землях и перешел сначала в люторство, а ныне в латинство.

– Учение до добра не доведет! – злобно отозвался подьячий. – Истинно рек святейший патриарх Гермоген, что надо казнить всех, которые похотят малоумием своим принять папежскую веру.

Воеводу Шеина держали под стражей в одном из домов, выстроенных на Замчище для депутатов сеймика. Начальник караула не хотел пропускать московитов, но мальтийский кавалер выпрямился во весь рост и грозно спросил:

– Разве ты не знаешь, кто пред тобой?

– Знаю, конечно. Пан Бартоломей Новодворский, – поспешно отвечал начальник караула, сделав знак, чтобы открывали ворота.

Когда вывели Шеина, мальтийский кавалер первым шагнул к нему, широко раскрыв объятья.

– Товарищ мой! Скучаю по тебе, как по родному брату!

– По здорову ли живешь, Варфоломей! – обрадованно отвечал Шеин. – С кем ты пожаловал?

Новодворский отступил и картинно махнул рукой, задрапированной алым плащом. Шеин увидел Желябужского и прослезился от чувств.

– Не чаял узреть своих! – приговаривал он, лобызаясь с посланником.

– Пытали тебя, Михайло Борисович? – спросил Желябужский, вглядываясь в измученное лицо воеводы.

– Король велел пытать, дабы узнать, по чьему наущению я так долго не сдавал Смоленск. И не сдали бы крепости, если бы не закончились припасы. Осталось в живых две сотни ратников против всей королевской армии. До последнего оборонялись, засели в башне и много немцев из королевского войска постреляли. Хотел я принять смерть, как отец мой в войнах со Стефаном Баторием, но ради малолетнего сына сдался. Да и то чуть не убили разъяренные немцы-наемники. Еле отбил меня пан Каменецкий. Вот только плен оказался не лучше смерти.

В Москве слышали, что взятого в плен Шеина приковали к колеснице, на которой король торжественно проехал по варшавским улицам. За колесницей триумфатора вели знатных пленников – царя Василия Шуйского и ростовского митрополита Филарета, отца государя Михаила Федоровича. Вспоминая позорное шествие, Шеин горько вздохнул:

– Спасибо пану Варфоломею, а то бы замучили меня ляхи. Когда мы с ним подружились, другие паны опасались меня задирать. Все ведают, что кавалер никому спуску не даст, даст самому королю, а тем паче его ближним людям. При Стефане Батории он зарубил на поединке королевского фаворита.

Новодворский, поняв, что русские говорят о нем, вмешался:

– Воевода Шеин славный воин! Чем же заняться двум храбрым рыцарям после благородного сражения, как не воздать должного взаимной доблести? Вместе с ним мы осушили множество кубков под учтивую беседу.

– Как же ты, Михайло Борисович, толковал с кавалером? Ты же на ляшском ни слова, а он по-русски ни бельмеса, – подивился Желябужский.

– Сам того не ведаю… – недоумевал Шеин. – Не иначе, Господь вразумил… Да и чего непонятного? Кавалер поднимет чашу – ну ин, знать, приглашает выпить. А как совершим возлияние, каждый говорит о своем, оно вроде и беседуем.

– Крепись, Михайло Борисович! Еду в Варшаву с грамотой договариваться о размене пленных. Прежде, конечно, будем выручать митрополита Филарета, отца государя Михаила Федоровича. Но и тебя не забудем.

– Помогай Бог! Пригожусь еще, как из плена выйду. Послужу на славу государю Михаилу Федоровичу! Царствуй он вечно! – смахнул слезы воевода.

Глава 5

Варшава

Варшава поразила Марью высокими, уходившими, как ей показалось, в поднебесье домами, которые стояли тесными рядами. Варшава сравнительно недавно стала столицей Речи Посполитой, отобрав эту честь у Кракова. Предместья были застроены деревянными домишками, но Старый город был каменным. На углу одного из домов, прямо из каменной кладки рыкал медный лев. Глянув на его клыки, Марья вспомнила медного истукана перед палатами Самозванца. Наверное, Лжедмитрий видел льва в Варшаве, потому и повелел поставить такое же медное чудище в Москве. Подьячий объяснял Желябужскому, что они двигаются по Свентояньской улице, названной по костелу Святого Яна. Марья задрала голову, чтобы разглядеть высоченную башню костела. Все здесь было не так, как в Москве. Вместо позолоченных церковных куполов к небу вздымались позеленевшие от времени узкие шпили костелов, черных и мрачных, как сутаны латинских священников.

– Зри десную, – воскликнул подьячий, тыча пальцем в сторону узкой улочки. – То Запечек, здесь всегда торгуют птицей.

И действительно, улочка была уставлена ивовыми клетками с самой разнообразной птицей. Больше всего было сизых голубей. Марья подивилась – неужели вся Варшава гоняет голубей? Только вряд ли в этом можно было заподозрить толстых румяных мещанок, выбиравших птицу пожирнее.

– Запечек ведет к Пекельке, что под крепостной стеной, – припоминал знакомые места подьячий. – Там ляхи пекут на кострах ведомых воров.