Царская невеста. Любовь первого Романова

Перекупщики вырывали из его рук мех, дули на подшерсток, били себя кулаками в грудь, рвали пейсы, катались в зловонной грязи, кричали, что о такой несообразной цене, какую требует ясновельможный пан, никто в Варшаве не слыхивал. Подьячий не уступал. Казалось, он был в родной стихии. На вопли пейсатых торговцев он отвечал еще более зычным криком, бесцеремонно отталкивал тянущиеся со всех сторон руки, смачно плевался, а когда окончательно сорвал голос, делал из полы своего платья свиное ухо и выразительно крутил им перед лицом самого нахального из перекупщиков. Дело кончилось тем, что Костяные Уши вызвал на подмогу стрельцов, и те древками бердышей разогнали толпу.

Впрочем, торговцы далеко не ушли, и через полчаса торг возобновился. Так продолжалось несколько дней, пока привезенные подьячим меха и платье постепенно не перекочевали в мешки перекупщиков. Каждый раз после заключения сделки Сукин тщательно пересчитывал монеты, запирал их в сундук и с самодовольным видом говорил посланнику:

– Жиды ведомые плуты. Но я тоже не лыком шит. Из Ярославля мы. А где ярославец прошел, там жиду ловить нечего!

Федор Желябужский не участвовал в торговых делах, но тоже пользовался услугами юрких людей в лапсердаках. Они походили на торговцев, но появлялись не шумной толпой, а молча под покровом темноты. Подьячий впускал ночных гостей в дом, провожал их к посланнику. Там они, запершись в самой дальней комнате, шептались по часу и дольше. Марью клонило ко сну, и она не слышала, как уходили таинственные посетители. Ранним утром в покоях посла уже никого не было, кроме подьячего, сонно водившего пером по бумаге.

По отдельным словам и случайным намекам Марья догадалась, что дядя пытается выведать, где содержится митрополит Филарет, отец царя Михаила Федоровича. Когда бояре решили призвать на престол польского королевича Владислава, они послали митрополита под Смоленск. Митрополит должен был уговорить защитников города сдаться полякам. Однако Филарет заявил королю: «Согласен смерть принять, а воеводу Шеина сдать город уговаривать не стану». Тогда поляки объявили посла пленником и взяли его под стражу.

Через лазутчиков Желябужский выяснил, что митрополит содержится во дворце великого канцлера Льва Сапеги. Посланник сулил лазутчикам большие деньги, если они исхитрятся передать Филарету тайное письмо. Но ответы ночных гостей не радовали. Они в один голос клялись, что поляки неусыпно сторожат Филарета.

Досаднее всего, что прием послов намечался в варшавском дворце Сапеги, то есть там, где находился под стражей Филарет.

– Допустят нас ляхи до митрополита али нет? – вопрошал подьячий и сам себе отвечал: – Навряд ли! А ежели допустят, то наедине потолковать не дадут! Велят при послухах говорить, чтобы ничего мимо них не прошло.

Настал долгожданный день большого приема. С раннего утра вокруг дома на Гнойной началось движение. Примчался кавалер Новодворский, одевший ради торжественного случая красную мантию и нацепивший золотые шпоры. За ним прискакала свита шляхтичей в праздничных приталенных жупанах и алых кунтушах. У многих поверх жупанов были накинуты широкие дели на манер венгерских. Жолнеры с мушкетами, пешие и конные, заполнили узкую улочку. Русские послы постарались не ударить лицом в грязь. Марья ахнула, когда увидела дядю в собольей шубе. Он был на голову выше подьячего, надевшего сразу две шубы, нижнюю, короткую и верхнюю, с длинными полами и рукавами до пят. Лошади, запряженные в посольский возок, были любовно вычищены накануне приема. Марья упросила конюха допустить ее до этого священнодейства, несколько часов тщательно расчесывала и заплетала конские гривы и теперь любовалась делом своих рук. Спины лошадей были покрыты узорчатыми кизилбашскими коврами бирюзового цвета.

Праздник омрачало то, что Марья оставалась дома. Ей строго наказали шагу не ступать с опостылевшей Гнойной. Провожая посольство, она горько вздыхала.

– Эй! – окликнул ее дядя, уже севший в возок. При посторонних он опасался называть ее женским именем, а вымышленное мужское упоминать не хотел, чтобы не грешить лишний раз. – Эй, принеси-ка еще один ковер для кучера.

Марья со всех ног бросилась в дом. Как она не догадалась положить ковер на козлы, чтобы поляки подумали, что у русских кучер восседает на коврах. Но пока она нашла ковер, спрятанный в дальнем чулане, посольство уже двинулось вдоль Гнойной улицы. Впереди выстроились трубачи, потом приставы, а за ними стрельцы в красных кафтанах и слуги, нагруженные посольскими дарами. Возок с посланником и его товарищем был в середине шествия. Марья попыталась пробиться к возку – бесполезно, попыталась вернуться назад – путь преградили жолнеры. Один из них приказал ей вернуться в процессию, сопроводив свои слова чувствительным тычком. Марье пришлось подчиниться. Впрочем, она и не имела охоты сопротивляться. «Так даже лучше, чем дома скучать, – радостно думала она. – Дядя простит. Главное, не попасться на глаза злыдню-подьячему».