Царская охота

— Ну это само собой, все ж захотят в выигрышной команде участвовать, — гардемарин внезапно прищурился, и протянул. — Глянь, Семен Иванович, приехал кто-то, — Мордвинов резко развернулся и увидел, как прямо к крыльцу, на котором они с Беловым стояли, резво подкатили сани, и из них выскочили два молодых человека. Увидев одного из них: высокого в черной с серебряной оторочкой дохе, да в шапке из лисы чернобурой, Семен Иванович побледнел и вытянулся, едва ли не во фрунт.

— Вольно, Семен Иванович, — высокий парень, не старше самого Белова на вид, вдруг оказался рядом с ними и улыбнулся белозубой улыбкой. — Вот, узнал, что здесь ты сегодня, и решил, что нечего рассиживаться, можно и в один день многое успеть сделать. — Белов с любопытством смотрел на парней, пытаясь понять, кто это, и почему так всполошился непробиваемый Мордвинов. — Это кто такой с тобой?

— Гардемарин Белов, — гаркнул Лешка, выпрямляясь, выпятив грудь колесом. По всему выходило, что парень этот мог командовать, так почему не уважить его?

— Государь Пётр Алексеевич, как же можно вот так, без сопровождения, на санях… — наконец выдавил из себя Мордвинов, а Лешка, наконец понявший, кто перед ним, побледнел едва ли не больше Семена Ивановича.

— Да там все, на берегу остались, — государь указал куда-то в сторону Невы. — Да не тушуйся, Семен Иванович, что мне тут грозит. Меня в случае чего и воспитанники твои защитят, не так ли, гардемарин Белов? — и он перевел смеющийся взгляд на Лешку, который сумел только кивнуть. Зачем он вообще спрашивает? Конечно, защитят. Да он лично жизнь отдаст за этого молодого еще парня, который уже столько для него сделал. Он дал ему, Лешке шанс, надежду, что можно выбраться из того болота, в котором они с маменькой после смерти отца жили. Неужели он еще может сомневаться в преданности таких как он? Молодой государь вообще был на их курсе кумиром. Жаль только портретов не было, да даже монеты с его ликом еще не чеканили, так что как Петр Алексеевич выглядит, он только сейчас узнал… лихорадочно метавшиеся Лешкины мысли прервал насмешливый голос государя. — Давай, Семен Иванович, показывай, вон вместе с гардемарином, свое хозяйство, а потом уже поедем во дворец, решать, куда завтра направимся.

* * *

Филиппа задумчиво смотрела в окно. Почему Петр так любит у него стоять, гладя на то, что происходит за стеклом, даже, если на улице темно, и за стеклом можно разглядеть только собственное отражение?

— Не волнуйтесь, ваше высочество, он обязательно к вам вернется, — Филиппа резко развернулась к Петру Шереметьеву, обратившемуся к ней по-французски, чтобы ободрить. По его сжатым губам она прекрасно поняла, что он отдал бы все, чтобы быть сейчас рядом со своим государем, но Петр своего приказа не отменил, и Шереметьев вынужден был оставаться рядом с ней, помогая в приготовлениях к свадьбе. Она слабо улыбнулась. Когда наступило то мгновение, когда она поняла, что уже не опасается его, что она боится за него? Филиппа и сама не смогла бы ответить. Это произошло так незаметно. Когда она ехала в Москву, то боялась. Боялась, что его убьют, и она окажется в очень незавидном положении. А вот в тот момент, когда она огрела Рондо по голове, увидев, как тот подносит пистолет к его лбу, ей уже было плевать на себя, потому что она боялась только за него. Но как Шереметьев это понял? Неужели все так очевидно?

Ту ночь, накануне отъезда он провел с ней, и утром она уже не выгоняла его из своей постели, а наоборот цеплялась за него, не желая отпускать в эту поездку, потому что ей теперь везде мерещились заговоры и пистолеты, приставленные к его голове. Но и удерживать долго его она не могла, не имела права. Потому что он император и никогда не будет принадлежать ей одной. Она знала на что шла, когда соглашалась на этот брак. Вот только она тогда не подозревала, как это мучительно – бояться за кого-то.

— Все в порядке, граф, я просто неважно себя чувствую, — наконец ответила Филиппа и вернулась на свое место рядом с фрейлинами, которые в это время разбирали образцы золотого кружева, пытаясь понять, какое достойно украсить свадебный наряд будущей императрицы.

Дверь в ее покои приоткрылась и зашел Михаил Воронцов, осиротевший после отъезда Елизаветы, к которой был приставлен камер-юнкером. Петр не знал, что с ним делать и временно назначил его секретарем Филиппы.

— Здесь Брюс Яков Вилимович, государыня. Примешь ли, али гнать в шею?

— Что? — Филиппа непонимающе смотрела на Воронцова, затем покачала головой. — Нет, разумеется не гнать, пускай граф заходит, — Петр рассказывал ей, как важно для него это беспокойное семейство, и Филиппа ни в коем случае не хотела портить впечатление Брюса об императорской семье. Воронцов кивнул, и исчез, а буквально через пять секунд вошел пожилой уже мужчина с цепким взглядом.

— Ваше высочество, благодарю, что приняли меня, — граф отвесил поклон, и выпрямился, пристально разглядывая Филиппу.