Царский пират

Продавать Альфу не хотелось еще и по той причине, что дворянину положено наниматься на службу с собственным конем: в этом его отличие от простолюдина. Пусть ты молодой, пусть небогатый, пусть ты нанимаешься на простую службу, но если ты на своем коне, то ты баронский сын и претендуешь на звание рыцаря. А если ты пришел пешком, то и смотреть на тебя будут, как на сына ремесленника или крестьянина, будь у тебя хоть ворох дворянских грамот за пазухой.

Утешало лишь то, что в Любеке все равно предстояло продать лошадь: не грузить же Альфу на корабль, идущий в Индию…

Целый час братья торговались с евреем, покупавшим их лошадь. Еврей все время снижал цену, находя у бедной красавицы Альфы все новые и новые недостатки. Он привередничал, кривлялся, по временам вообще начиная нести всякий вздор.

– Откуда я знаю, где вы взяли эту лошадь, молодые господа, – говорил он. – Может быть, она не ваша? Или нет? А откуда она у вас?

В низко надвинутой на лоб меховой ермолке он ходил вокруг Альфы, поминутно сплевывая сквозь редкие зубы, и косился желтыми глазами на братьев.

– А вот копыто плохо подковано, – говорил он, тыча заскорузлым пальцем в отличную новенькую подкову. – А вот, смотрите, подпалина на брюхе. Да она больная у вас, ваша кобылка-то…

Напрасно Альберт пытался покрикивать на еврея – тот ничего не боялся. Он клялся, божился, что дает единственно возможную, самую высокую цену за такую плохую лошадь, а лицо его при этом оставалось высокомерно-глумливым. Он словно ни на миг не сомневался в своем превосходстве над этими двумя баронскими сыновьями.

В общем-то, еврей был совершенно прав: он знал, что сможет обдурить этих дворянских недорослей, и у него это получилось. Торгуя всю жизнь и всю жизнь ведя себя нечестно, Хацкель готов был торговаться хоть до утра. Оскорбления на него не действовали, ругань по своему адресу он просто не слушал – просто стоял на своем и рассчитывал, как всегда, взять измором. Так у него и вышло: когда солнце уже стояло в зените и становилось жарко, а крики и фиглярство еврея окончательно надоели, братья согласились на предложенную им цену.

Пряча деньги в мешочек на поясе, Франц с тоской смотрел вслед Альфе, которую уводил с рынка проклятый торговец. Деньги как бы невзначай хотел взять себе Альберт. Видимо, так он представлял себе роль старшего брата, но Франц вовремя спохватился – лошадь-то ведь была подарена отцом ему…

Спустя несколько дней братья чуть было не лишились всех денег, которые у них были. Случись это – и была бы настоящая катастрофа.

После Траунройта они вышли на оживленную дорогу, по которой ехало много повозок, всадников, и шли люди – такие же путники, как они сами. Эта артерия связывала юг и север германских земель, так что братья поначалу даже оробели, увидев, сколь оживленна будет их дорога. Повозки и кареты, едущие в обе стороны, встречались едва ли не каждый час, а всадники и пешие путешественники – и того чаще. Эта дорога сохранилась еще с римских времен и до сих пор называлась Via Regia – Королевская дорога.

Баварский лес сменился полями, поля – рощами, а дорога все вилась и вилась от городка к городку – на север, через княжества, герцогства и маркграфства. Не обремененные большой поклажей, братья проходили за световой день большие расстояния, останавливаясь на ночлег с наступлением темноты. Гостиницы и постоялые дворы в городках они почти не использовали из-за дороговизны, так что чаще всего приходилось проситься на ночлег в крестьянских домиках или даже в лесу, соорудив наскоро шалаш. Поначалу и это было возможно из-за теплой погоды, которая еще упорно держалась в сентябре и октябре.

Однако двигались братья хоть медленно, но все же на север, и осень все больше вступала в свои права. Однажды, проснувшись утром в шалаше, путешественники обнаружили, что листья веток осины, использованной ими для ночного укрытия, покрылись инеем и сделались ломкими, хрустящими. Приближались серьезные заморозки, следовало двигаться быстрее.

Деньги, вырученные от продажи Альфы, стали уходить – теперь уже нужно было ночевать в трактирах и на постоялых дворах. А эти злополучные ночевки сделались для Франца настоящим испытанием. Стоило братьям войти в трактир, облюбованный на ночь, как Альберт, едва утолив голод и отдохнув с дороги, начинал присматриваться к девицам легкого поведения. В каждом трактире или постоялом дворе девиц этих было навалом – на любой вкус и кошелек. Именно так: на любой кошелек, кроме тощего, конечно.

А у Альберта не было вовсе никакого кошелька. Зато кошелек имелся у Франца, и поэтому Альберт изводил младшего брата просьбами о деньгах. Он не отставал, рассказывая Францу о том, какие терпит муки без женского общества.