Царский угодник

Блондинка только сейчас поняла, зачем сидят в прихожей два мужика и вообще по какому ведомству они проходят, поясняла Секридову, чего ей нужно, старший филер, выслушав ее, придавил руками воздух.

– Меньше слов, дамочка, – больше дела! – патетически воскликнул он. – А сделаете вы, значитца, вот что… – Он подробно объяснил блондинке, что надо делать, куда идти, с кем общаться. Та растерянно кивала головой, запоминая, куда ей надо идти и кому сунуть в руки бумаженцию с распутинскими каракулями. – А сейчас, дамочка, отправляйтесь-ка домой, – посоветовал на прощание Секридов.

– Не могу, – испугалась блондинка, – Григорий Ефимович обидится.

– Тут ведь что образовалось, вы сами видите – бардак-с! А бардаки – по законам военного времени – явление наказуемое.

Блондинка Распутина боялась больше, чем наказания по «законам военного времени», – боялась, что тот отберет свою цидулю, пратецу с карандашными каракулями, – и в квартире осталась.

– Дура! – выругался Секридов.

Спать Секридов с Терентьевым устроились в прихожей, чем Секридов был очень доволен: в прихожей ведь – не в дворницкой. В дворницкой стены промерзлые, с ледяной солью, выступившей в углах, живой человек за ночь превращается в Деда Мороза, а здесь – благодать. Секридов улегся на кушетке, обтянутой прочной «чертовой кожей», вытертой до основания, Терентьев – на принесенной с кухни лавке.

Улегшись, Секридов потянулся лихо, с силой, так, что бедные кости заныли, захрустели, в суставах раздался хряск, поохал сладко, хлопая по рту ладонью. Наконец-то – отдых. Терентьев сложился калачиком, всхрапнул и стремительно провалился в сон, но тут же выплыл из него, зевнул лениво:

– А эти… они нам спать дадут или нет? Больно уж колготятся!

– Да наплюй ты на них, – посоветовал Секридов, – заставь себя ничего не слышать… И все будет в порядке.

– Это я умею – спать и ничего не слышать, – сказал Терентьев. – Можно, конечно, спать и все слышать, но это будет уже не сон.

Не напрасно филеры остались ночевать в распутинской квартире: утром в дом ворвались два небритых мужика в бобровых шапках, в шубах, отороченных тем же самым дорогим бобровым мехом – и волос такой же, и ость с подпушкой, и оттенок меха – все сходится, будто шкуру содрали с одного и того же зверя, хотя на каждого мужика ушло не меньше десяти бобров, – с заряженными ружьями в руках. Заревели дружно, в одну глотку, так, что в окне задзенькали стекла:

– Где тут наши лахудры? Вот с-суки, куда повадились бегать!

Секридов стремительно поднялся со своего диванчика, выдернул из-за пазухи крупный тяжелый браунинг.

– Кто такие?

– А ну, убери свою пукалку! – выступил вперед один из прибывших, постарше возрастом, солиднее, дохнул пьяно и выставил перед собой ствол ружья. – Я этих пукалок фронту поставил знаешь сколько? И не только пукалками занимаюсь, но и оружием посерьезнее!

Секридов понял, что перед ним находится один из заводчиков, работающих по военному ведомству, – с такими людьми надо быть поаккуратнее, они всесильны, – отступил чуть назад. Пробормотал смятенно:

– Да как сказать…

– Где моя лярва? – взревел старший, сдернул с головы шапку, обнажив голову с крупной блестящей лысиной.

– Нет здесь никого!

– А хозяин? Кто с хозяином спит?

– Григорий Ефимович? Он дома, но спит один!

– Врешь!

– Вот те крест! – перекрестился Секридов, скосил глаза в сторону: а где же его молчаливый напарник? Было бы хорошо, если бы он сообразил и вывел заночевавших здесь дамочек через черный ход из дома, тогда все рогоносцы останутся ни с чем.

Терентьева в прихожей не было – он все понял в первую же секунду и исчез стремительно и неприметно, едва в прихожей появились бобровые шапки.

«Молодец, мужик! – похвалил про себя Терентьева Секридов. – Червонец премии честно заработал – толково повел себя…»

– Зачем так грубо, господин хороший? – Секридов с досадою поморщился, сунул браунинг за пояс. Сунул так, чтобы было удобно хвататься за рукоять, если разъяренные гости вздумают стрелять. Секридов во всех случаях опережал их. – Не было здесь никого, господа хорошие! – обиженно проговорил Секридов. – Из женского пола – лишь одна прислуга. Да сегодня вечером, насколько я знаю, поездом из Тюмени должна прибыть супружница Григория Ефимовича. Прасковьей Федоровной ее величают.

– Гришка точно один ночевал?

– Вот те крест! – Секридов вновь перекрестился.

– Надо проверить, – выступил вперед второй из гостей, тот, что помоложе, также снял с головы бобровую шапку. – Это дело такое…

– Да, баба – это животное сложное, которому и доверять надо, и верить нельзя… Как тут быть – ни один человек в мире не подскажет. А ну, веди нас в апартаменты, дятел! – угрожающе произнес старший, шапкой стер пот с лысины.

Секридов прикинул: успел Терентьев увести беспутных бабешек или замешкался? По времени выходило: должен был успеть.