Царственный паяц

вступил в таинственное общение с каменными мешками домов. Он познал поэзию

неприступных углов, мансард, где обитал, - углов, оторванных от мира, которые таятся

от дневного света и не знают солнечных лучей. Еще немного, и городской мечтатель

как улитка прирастет к городу, впитает в себя яд его, город сделает столицей своей и не

променяет ее на все великолепие царства природы.

Вот спускается он в закоптелые угарные подвалы городских кабаков и здесь, под

пьяные вульгарные звуки коверкливых органов, ищет уюта среди других отверженцев

улицы. И в такую-то обстановку попадает мечтатель и не попадает, а сам идет, идет по

собственному желанию, влекомый к дверям этого кабачка - кем? - Прекрасной Дамой,

грезой поэта.

Помните как у Блока в «Незнакомке» поэт тоскует в пьяном угаре: «Вы послушайте

только. Бродить по улицам, ловить отрывки незнакомых слов. Потом прийти вот сюда и

рассказать свою душу подставному лицу.

И среди огня взоров... возникнет внезапно, как бы расцветет под голубым снегом —

одно лицо: единственно прекрасный лик Незнакомки».

И медленно пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями И в кольцах узкая рука.

И свою «Незнакомку» Блок приводит куда же? — да в городскую квартиру, быть

может даже в один из этажей городского небоскреба.

Звездная «странница по путям жизни, о которой тосковал мечтатель всех веков,

идет в большую гостиную комнату, ну, конечно же, ярко освещенную электрическими

лампами и, конечно, в общество молодых людей в безукоризненных смокингах, как

гласит ремарка блоковской пьесы.

292

Но ведь это все та же лесная фея, призывная спящая царевна; разве не ее прозрел

Поль Гоген в богине-дикарке с острова Таити, и разве не к ней, «к вечно безымянной,

странно так желанной, той, кого не знаю и узнать не рад», — стремится самый

современнейший из современных поэтов Игорь Северянин?

— Мечтатель сегодняшнего дня идет по путям новой фантастики и новых

странствований.

Маринетти, так прекрасно понявший душу городской культуры, презрительно

отмахнулся от всего не городского, от всего того, что лежит за городскими

шлагбаумами. Но Маринетти отдал искусство в услужение современной культуре; он

слишком прозаик и потому-то забыл о таинственных общениях души поэта с душою

мира, забыл о том, что мечтатель, прогуливаясь теперь по тротуарам города, трепет

свой несет все туда же — в хрустальные замки творческой фантазии...

И конечно, не с маринеттизмом, а с истинным футуризмом идет восторженная и

громоносная юность, идет средь болотных огней повседневности, великая в буйстве с

пламенными словами заклинаний:

И потрясающих утопий

Мы ждем, как розовых слонов!..

«Гнила культура, как рокфор...» - говорит Северянин, а там вдали лучится палевое

царство грез, но современный мечтатель не занавешивает окна своей комнаты от

уличных фонарей, не заглушает шума улицы, не зажигает сальную свечку в

сантиментальном испуге.

Через современность должен пронести он свою мечту и сквозь мечту должен

созерцать современность.

Мечтатель Блока спустился в угарный уличный кабачок, современный же мечтатель

тоскует в шантане:

Шампанского в лилию! Шампанского в лилию!..

И если блоковский поэт держал за рукав полового из кабачка в надежде, что хоть

этот приникнет к причудливым словам поэта о легко- вейной пляске вечерне-синего

снега, то не северянинский ли мечтатель изнывает пред нагло-накрашенной кокоткой

Зизи.

Бледный, сумеречный силуэт Незнакомки расцвечивается у Северянина яркостью

красок в двуликом образе Прекрасной Дамы сегодняшнего дня. И зовут эту

Прекрасную Даму: Демимонденкой и Лесофеей. Это она проходит в шумном платье

муаровом, это она несется на лан- долет по островам к зеленому пуанто. И ей поет

свою песнь двуликий поэт - наивный мечтатель в образе столичного дэнди.

И песнь пенная фантазмами шампанского — во имя той, которая в шумном платье

муаровом сменяется другой песнью, пахнущей лугами и травами, во славу Лесофеи. И

с грешно-алых губ поэта упадают нежные и молитвенные слова.

Царство холодных лучений и зеркальных отраженностей, царство парфюмерии и

судорог городских масок и поэзия, впитавшая в себя мотив шантанного напева,

ароматная утонченным запахом модных духов, пряная, как ликер Crиme de Violette. А

за всем этим бледное молитвенное лицо:

Зизи, Зизи! Тебе себя не жаль?

Не жаль себя бутончатой и кроткой? Иль может быть цела души скрижаль И лилия

не может быть кокоткой?..

Грядет механизированный человек, грядет бездушное машинное царство, которого

так алчет современность. Но мечтателю нечего становиться по рецепту маринеттизма

приспешником этого царства, точно так же как нечего бросаться под колеса

чудовищной машины технической культуры, дабы задержать ее всепобедное шествие.

Жива Прекрасная Дама! Жив мечтатель! И есть магические слова, преображающие

293

тусклый прозаизм будней в царство безразумных чудес, и

В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,

Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де Кок, —

есть еще, значит, молитвенник...