Изумление, потом тревога выразились на всех лицах. Депутаты повскакивали с мест и разделились на группы, обсуждая неожиданное событие. Начались горячие, длинные речи относительно того, как принять короля. Наконец Мирабо снова вскочил на трибуну и голосом, покрывшим все остальные голоса, провозгласил.
— Печальное, молчаливое уважение — вот единственный прием, который мы можем оказать монарху. В момент всеобщего горя молчание является для королей самым действительным уроком.
Еще не смолкли громкие «браво», покрывшие слова Мирабо, как появился король в сопровождении обоих братьев, но без всякой свиты. Невзирая на все принятые решения, депутаты были так взволнованы его появлением, что громкие и долго не смолкавшие клики «Да здравствует король!» потрясли своды зала.
Людовик с непокрытой головой остановился посреди толпы и, не пожелав воспользоваться креслом, которое тотчас поставили для него на одной из эстрад, заговорил с чисто отеческой искренностью и достоинством. Он назвал себя вождем нации, доверчиво явившимся в среду ее представителей, чтобы выразить им все горе, причиненное ему случившимся, и вместе с ними найти средства к восстановлению порядка и спокойствия.
Это вступление явно успокоило все партии. Затем король упомянул о несправедливых подозрениях, будто личность каждого депутата не обеспечена безопасностью, и сослался на свой «всем известный характер», не допускающий преступных подозрений.
— Ах, ведь я доверяю вам! — воскликнул он, — Помогите же мне в этих тяжелых обстоятельствах восстановить спокойствие в стране! Я жду этого от членов национального собрания! Полагаясь на верность и любовь своих подданных, — с трогательной добротой прибавил он, — я приказал войскам очистить Париж и Версаль. Уполномачиваю вас сообщить об этом жителям столицы.
Восторженные крики радости несколько раз прерывали речь короля. Когда он кончил, энтузиазм достиг высшей степени. Бриенн произнес от лица собрания краткую благодарственную речь; затем король собрался покинуть зал. Тогда все депутаты поднялись со своих мест и проводили его до самой улицы. Так как король намеревался вернуться во дворец пешком, то все собрание отправилось провожать его. Казалось, самые неумеренные депутаты были побеждены.
Огромная толпа народа, стоявшая у дверей зала заседаний, уввдев короля, окруженного сияющими радостью депутатами, присоединилась к их толпе, оглашая воздух громкими криками ликования. «Да здравствует король! Да здравствует французская нация!» — гремел несмолкаемый возглас, от которого дрожал воздух. На дворцовой площадке стояли швейцарская и французская гвардии в боевой готовности, но и их захватил всеобщий энтузиазм, и к радостным кликам, знаменовавшим счастливое единение короля со своим народом, присоединились торжественный звук труб и бой барабанов.
Королева стояла на главном балконе, ожидая возвращения короля. Дофина она держала на руках; маленькая мадам держалась за руку матери. Печальные глаза Марии Антуанетты снова загорелись счастьем, когда она услышала восторженные крики народа и увидела огромную толпу, во главе которой шел король с веселым лицом, какого она давно не видала у него. Завидев супругу, Людовик поспешно снял шляпу и приветливо поклонился ей. Но очень немногие из депутатов последовали его примеру; большинство, молча и не кланяясь, смотрели на королеву, так что она, побледнев, отступила назад, в зал.
— Кончено! — со слезами сказала Мария Антуанетта. — Конец всем моим надеждам! Королева — самая несчастная женщина во Франции: ее не любят, ее презирают!
— Я люблю тебя, мама-королева, — прошептал, обнимая ее, дофин, тоже заплакавший при виде слез матери, — и все люди тебя любят, и маленький братец на небе молится за тебя!
— Люби, люби меня! — рыдая, ответила королева, осыпая поцелуями головку сына. — И пусть твой брат вымолит мне у Бога скорого избавления от всех этих мук! Не говори папе, что я плакала, — прибавила она, вытирая глаза.
С наступлением темноты можно было видеть множество тяжело нагруженных экипажей, время от времени выезжавших, быстро, но без шума, из внутренних дворов дворца: это граф д’Артуа, герцог Ангулемский, герцог Беррийский, герцоги Бурбонский и Энгиенский и принц Кондэ торопились тайно покинуть Францию. Людовик XVI сам посоветовал уехать графу д’Артуа; остальные принцы поддались общему страху. На другой день за ними последовали министры, отставленные по желанию национального собрания.
Королева знала из брошюрок, которые доставлял ей Бри-енн, что семья Полиньяк возбудила к себе страшную ненависть благодаря своему высокому положению при дворе и огромным суммам, которые за разные должности получали все члены семьи, и Мария Антуанетта приготовилась к новой жертве: Полиньяки должны были быть удалены.
Когда уехали королевские принцы, королева позвала герцога и герцогиню Полиньяк и объявила им, что они также должны бежать. Супруги встретили эти слова почти с негодованием. Обыкновенно кроткая и сдержанная Жюли выказала в этот момент своей царственной подруге горячую беззаветную привязанность.