Царство юбок. Трагедия королевы

— Позволь мне остаться с тобою, Мария, — рыдала она, обнимая королеву, — не удаляй меня от себя, я все равно не уеду! Я хочу разделить с тобой опасности, хочу умереть за тебя!

Но любящее сердце королевы нашло в себе силы противостоять просьбам любимой подруги.

— Так должно быть! — сказала она, — Именем нашей дружбы заклинаю тебя, Жюли, уезжай немедленно, не то я умру от страха и беспокойства за тебя. Тебя ненавидят, и все только из-за меня. Ты не должна сделаться жертвой своей любви ко мне.

— Нет, я останусь! Ничто не заставит меня покинуть мою королеву!

— Герцог, убедите ее! — обратилась королева к Полиньяку.

— Я могу только повторить слова Жюли: ничто не заставит нас покинуть нашу королеву, — строго возразил герцог. — В дни счастья мы пользовались милостями вашего величества; теперь мы должны считать милостью со стороны королевы дозволение нам стоять возле нее в дни горя и несчастья.

— Несчастья и неудачи, преследующие нас, заставляют нас удалить от себя всех, кого мы любим и уважаем, — печально поддержал королеву вошедший в эту минуту король. — Возьмите своих детей и слуг и уезжайте. Когда мы встретимся — в лучшие времена, вы займете свои прежние должности, а теперь еще раз приказываю: уезжайте! — И, боясь заплакать, король кивнул головой и поспешно вышел.

— Вы слышали? — сказала королева, — Я также приказываю вам: уезжайте и немедленно!

— Ваши величества приказываете, нам остается лишь повиноваться, — с поклоном ответил герцог.

Герцогиня с громким рыданьем упала пред королевой на колени и спрятала лицо в складках ее платья.

— Позвольте мне остаться! О, не гоните меня, Мария, моя Мария! — повторила она.

Королева делала тщетные усилия заговорить, но не могла. Она знала, что никогда больше не увидит своей подруги, но твердо переносила горечь разлуки.

— Жюли, — сказала она, — я была бы вдвойне несчастна, если бы вовлекла тебя в опасности, которым подвергаюсь сама. Для меня будет утешением знать, что с тобой ничего не случилось. Я не скажу тебе, как король, что мы увидимся в более счастливые дни, потому что я в них не верю: мы не преодолеем опасностей, но погибнем от них. Я говорю, Жюли: до свидания… если не на земле, то в лучшем мире! Не говори ни слова! Я не в силах вынести это! Твоя подруга будет вечно оплакивать тебя, но королева приказывает тебе немедленно уехать! Прощай!

Она, не глядя на подругу, все еще рыдавшую у ее ног, протянула ей руку, простилась с герцогом молчаливым кивком головы и быстро вышла из комнаты. В уборной ее ждала Кампан.

— Ах, Кампан! — воскликнула королева. — Свершилось, я рассталась со своим другом! Я больше никогда не увижу Жюли! Заприте двери, задвиньте задвижки, чтобы она не пришла сюда, я… о, я умираю! — и королева упала без чувств.

В полночь из дворца выехали две кареты: семья Полиньяк отправилась в Швейцарию. В последнюю минуту Кампан вручила герцогине два письма.

Первое Жюли должна была передать Неккеру, который после отставки поселился в Базеле. Так как и национальное собрание, и клубы, и народ, все желали его возвращения, считая его единственным человеком, способным упорядочить финансовый вопрос, то королева уговорила короля снова назначить его министром финансов, и теперь в самых лестных выражениях извещала об этом этого враждебного ей человека. Второе письмо было прощание, последний крик наболевшего сердца.

«Прощай! — написала королева Жюли Полиньяк. — Прощай, нежно любимый друг! Как ужасно звучит это слово!.. Но это необходимо!.. Прощай! Обнимаю тебя мысленно, прощай! Прощай навсегда!»

XII

Пятое октября 1789 г.

Рассвело. Наступило ветреное октябрьское утро. Солнце едва выглядывало из-за туч, словно боясь взглянуть на то, что делалось на улицах Парижа.

Там собиралась национальная гвардия, созванная по тревоге, так как еще с вечера по городу распространился слух, что вожаками движения на завтрашний день назначен второй акт революционной драмы.

«Народ чересчур спокоен, — шепотом сообщали друг другу обыватели, — говорят, что его надо побудить к дальнейшему движению».

«Народ становится чересчур спокойным», — таков был лозунг во всех клубах вечером четвертого октября, и этот лозунг исходил от Марата.

— Париж в опасности! — кричал он сам в клубе громким, пронзительным голосом. — Париж готов сложить руки, чтобы молиться и спать. Нужно пробудить его от этой летаргии, иначе явится монархия, наденет на спящий город ночной колпак и так напялит его ему на уши, что Париж никогда больше не проснется. Друзья, мы должны разбудить Париж! Париж не должен спать!

И Париж не заснул в эту ночь с четвертого на пятое октября, так как вожди движения постарались заставить его бодрствовать.

«В эту ночь булочники не должны печь хлеб! — объявили они. — Завтра утром парижане должны остаться без хлеба, чтобы они опять открыли глаза и не спали! Булочники не должны печь хлеб!»

Все клубы повторили это положение, и их эмиссары распространили его по всему Парижу. Всем булочникам было строго внушено: