Царство небесное

Эдгар задумался. Он и прежде слышал о необычайных качествах английской королевы. Причем все, кто ему что-либо о ней рассказывал, описывали ее по-разному. Одни говорили о ее уме и необычайной хитрости, другие восхищались ее отвагой, третьи – умением ездить верхом и стрелять, четвертых пугала ее властность. Некоторые считали ее едва ли не ангелом во плоти, пылкой и возвышенной натурой, другие уверяли, что она коварна, жестока и равнодушна. Но одно то, что сейчас, когда матери Ричарда Львиное Сердце было шестьдесят восемь лет, а о ней по сей день пели трубадуры, восхваляя ее красоту, будоражило воображение юноши, рисуя образ непонятный, загадочный и грозный.

Седрик не прерывал размышлений своего гостя. Но самым неожиданным образом их прервал Ксавье, который задремал было, опустив голову на стол, но затем очнулся и внимательно слушал беседу рыцарей.

– А у нас в деревне, – произнес вдруг мальчик, – однажды ночевали бродячие менестрели. И один из них спел нам балладу о королеве Элеоноре...

– Ну, их много поют, таких баллад! – отозвался сир Сеймур.

– Нет, нет, это была совсем особенная баллада! – голос Ксавье дрогнул, в нем послышались слезы. – Она рассказывала не о королеве Англии, а о принцессе Наваррской и о ее первой любви. Это была такая печальная история! Но менестрель уверял, что так оно и было на самом деле...

Эдгар посмотрел на своего оруженосца с удивлением:

– Странно. Разве первой любовью прекрасной Элеоноры был не король Франции, отец нашего нынешнего государя? Ведь принцесса Наваррская вышла за него, когда ей было, говорят, лет пятнадцать?

– Да! – воскликнул Ксавье. – Но ее выдали замуж против воли. А она любила другого человека, одного рыцаря. В балладе его зовут Ричард, и, говорят, так и звали в жизни.

– Мог бы поспорить с кем угодно, малыш, что ты запомнил эту балладу! – проговорил Седрик, все с большим вниманием слушавший оруженосца.

Мальчик покраснел. Он вообще почему-то все время краснел под взглядом старого рыцаря.

– Менестреля несколько раз просили повторить ту песнь... И он повторял. Да, я запомнил. Я тогда уже жил в замке, а в деревню ходил, чтобы проведать мать и братьев с сестрами. Я даже опоздал вернуться в замок! Но балладу потом много раз повторял про себя и действительно заучил. Может, что-то потом спуталось в голове, но основное осталось.

Старый рыцарь усмехнулся своей необычной усмешкой, каждый раз будто скрывающей какую-то тайную мысль. Неожиданно он обвел глазами свою комнату, скользнув взглядом по ее стенам, по развешенному тут и там оружию.

– Да! – проговорил он задумчиво. – Чего у меня здесь не хватает, так это лютни или банджо. Я бы сейчас с удовольствием послушал красивую сказочку. Все знают, что менестрели врут, и все им верят, когда те разливаются соловьями и выжимают слезу не только из чувствительных дам или деревенских дурней, но порой и из закаленных воинов...

– Думаю, сир Седрик, что то была все же правдивая история, – осмелился возразить Ксавье, опуская, правда, глаза под взглядом хозяина. – Потом я рассказал ее барону Раймунду, и тот сказал, что слышал об этом немало. А что до лютни, то ни на ней, ни на чем ином, кроме пастушьего рожка или дудочки, я играть не умею.

– Ладно, ладно! – рыцарь перегнулся через стол и положил на плечо мальчика свою тяжелую руку. – Ну а спеть без музыки ты разве не можешь? Сдается мне, голос у тебя должен быть неплохой.

– А правда, Ксавье, спой нам балладу! – попросил Эдгар. – Я их вообще почти не слыхал. К нам в Лион иногда захаживают трубадуры, и на ярмарке они поют, да мне все было недосуг дослушать хотя бы одну песнь до конца.

Оруженосец смутился, однако тут же улыбнулся и тряхнул своими каштановыми кудрями.

– Не смею ослушаться, мессиры! Только вот голос у меня писклявый и слабый. Но слух, говорят, хороший. И... я постараюсь.

Он встал, отойдя к одной из ковровых стен, встал на фоне старинного, украшенного неведомым гербом щита и запел. У него действительно был высокий, еще почти детский голос, однако в этом голосе была такая чистая, безыскусная красота, что он против воли волновал, трогал и смущал. И уж тем более прекрасны, хотя и просты были слова песни, в которую мальчик вложил, к тому же, весь пыл наивного детского восторга.