Но идеология у народа зарождается, и, как ни странно, помогли в этом «новые русские». Прежде они, как и большинство народа, испытывали комплекс неполноценности перед Европой, даже перед «культурной, европейской» Прибалтикой. А теперь россияне, десятилетиями жившие как бы в огромном загоне, поездили по заграницам, повидали свет. Снизу вверх мы продолжаем смотреть, пожалуй, только на американцев, а Европа стала просто местом, где «новые русские» могут хорошо «оттянуться». Туземцы же смотрят на них со смешанным чувством страха, ненависти и угодливости (как и полагается смотреть побежденным на победителя). «Постсоветская Европа» мгновенно превратилась для нас в глухую провинцию.
Надо различать патриотизм подлинный, патриотизм государственников, и патриотизм ложный, казенный, западнический. Подлинный патриотизм исходит из понимания, что Россия – не европейская, то есть не атлантическая держава (а значит, обязанная деградировать и угасать), непонятным образом выходящая на Тихий океан, а тихоокеанская, то есть держава будущего (всего лишь имеющая несчастье граничить с атлантическим регионом). Соответственно надо строить и внешнюю политику, в том числе и отношения со странами Балтии. Надо уважать самих себя, тогда нас станут уважать и другие. А напрашиваться в друзья к тем, кто дружить с нами не желает, – и накладно, и постыдно. Будем же самими собой, форпостом Азии в Европе, а не базой Запада на Востоке.
Но пока наш народ расколот сверху донизу, ощущает несправедливость существующего общественного устройства и грубое попрание принципов равенства. И, к сожалению, в руководстве страны преобладают либералы, преимущественно питерцы.
Питер – это «окно в Европу», а по сути – отстойник «канализационных стоков» – ядовитых продуктов разложения умирающей культуры Запада. Кажется, на питерцах всегда стояло клеймо: «
Питерцы сознательно или бессознательно проводят не вестернизацию России, а ее европеизацию. Можно в процессе модернизации страны усваивать зародившиеся на Западе достижения научно-технического прогресса (компьютеры, волоконно-оптическую связь и пр.) при сохранении национальной самобытности. А европеизация – это стремление насильственно вписать страну в систему западных ценностей (признаваемых за общечеловеческие) с подавлением чуждой им собственной национальной культуры.
Жители Санкт-Петербурга, конечно, возмутятся таким нигилистическим отношением к городу Петра, увидят в этом зачеркивание славных страниц российской истории. Но в этом проявляется еще и некое трагическое недоразумение.
Петербуржцы поголовно уверены, что они живут в
Город Петра (именовавшийся, кстати, не Санкт-Петербургом, а
Но от этого города осталось, наверное, меньше, чем от императорского Рима в современной столице Италии. Петропавловская крепость, Адмиралтейство… – знатоки города дополнят куцый список.
А остальное классическое наследие бывшей столицы, котором так гордятся ее патриоты, – это позднейшие памятники, восходящие ко временам Екатерины II. Город Екатерины – это не петровская всероссийская мастерская, а русское Монте-Карло – утонченное великолепие, призванное услаждать глаз элиты на пути в Париж да редких заезжих иностранцев.
Как ни прискорбно, но даже Пушкин не смог разглядеть в своем любимом городе ничего больше «оград узора чугунного». И, пожалуй, только Александр Розенбаум в поэтическом прозрении написал удивительно точные слова про Петербург-Ленинград: