Целитель

Если же и она окажется миражом, единственным выходом будет – потрясти кулаками над головой в знак протеста, и закричать во весь голос, глуша звуки наступающей чёрной бури, которая должна неизбежно грянуть, сменяя идеалы добра и справедливости:

– Рождение гения отменяется до лучших времён. Вот вы, люди, только знаете, что отменяется какое-то непонятное для вас действо, а я-то знал, что именно должно было состояться!

Это моя первая беда.

И я знаю, что рождение гения уже никогда не произойдет, – это моя беда вторая и самая страшная. Ради этого я вывернул собственное сознание и прошелся по душам своих ближних».

Это было длинно и мудрёно, но запомнилось слово в слово.

Проснувшись, я машинально всё перенёс на бумагу, твёрдо надеясь расшифровать чуть позже.

«Если что-то происходит, значит, должно было произойти».

Мне эта фраза казалась безнадёжной и унылой: мы не в силах никому и ничему противостоять? Всё определено заранее? Но кем, как и почему?

Неужели от нас совсем ничего не зависит?

«Не ищи причин в ком-то, сначала разберись в себе. Разберись в себе, поможешь родным, затем друзьям. Представляешь, как изменится мир?

Понимаешь, каким может стать?»

Каноны, установки, афоризмы, прочая словесная эквилибристика.

«Цитаты из Библии, Данте, Шекспир, – все это разрушило маленький мир».

А ведь был «маленький» мир. Была жизнь, любовь, какое-никакое понимание происходящего…

«Многие думают именно так. А ведь мысль материальна и её отрицательная направленность, уныние и истекающая из них безысходность несут в себе такой негатив, который вряд ли поможет этому миру измениться».

Если мысль материальна, то, что говорить о Слове? Слово… сказал и – звук – исчез, уже не вернёшь, не поправишь, не изменишь.

Мне, с шестнадцати лет работающему со Словом, казалось, что я о нём знаю ВСЁ… Ну, если и не всё, то – очень многое.

И знал, что написанное слово можно исправить, неверное – заменить на иное, но не задумывался, что сказанное однажды уже нельзя – никогда – не поправить, не изменить.

«Вот именно: не поправить, не изменить. Поэтому к словам надо относиться особенно трепетно, считая их – законом».

2

Так мы беседовали. Разговоры утомляли, казались беспредметными. Честно говоря, поначалу я терпел все эти словоизлияния только из-за того, что она моя землячка из города целинников. По-нынешнему говоря, из столицы.

Она – то исчезала, то появлялась и никогда не объясняла причин. А если я спрашивал, отвечала:

– Просто так надо.

От неё пахло сиренью. Запах завораживал, потому что не был искусственным, и это только усиливало магию восприятия.

В своем непреклонном стремлении кое-что вдолбить в мою голову она проявляла изрядные усилия, но никакой беды в этом не наблюдалось. Скорее наоборот, меня умиляли её попытки.

Я тоже что-то знал, считал себя эрудитом, сносно оперировал цитатами из Библии. Иногда подтрунивал и ёрничал, иногда напускал на себя важный вид и нёс откровенную чепуху.

Многое мне тогда было недоступно.

А для неё не существовало пустых разговоров, пустых фраз и пустых слов. Ко всему – отношение вдумчивое и серьёзное, всё надо обсмотреть со всех сторон и подвергнуть фонетическому анализу.

Шуток не признавала, комплименты воспринимала почти враждебно.

Чуть позже все эти рассуждения, словопрения стали менее захватывающими.

Времени на беседы оставалось всё меньше. Я – то утопал в редакционной суете, то делал вид, что утопаю.

Она всё поняла и перестала приходить.

У меня отлегло от сердца. Отлегло, потому что я не понимал истинной цели её приходов.

А потом мне привиделось.

Я шёл по прихожей и вдруг впереди себя в полной темноте, но очень отчетливо, увидел человека: взгляд безумен, редкие волосы взлохмачены, руки трясутся.

«Господи! – подумалось с ужасом. – Как он оказался в моей квартире?»

А он поглядел на меня почти снисходительно, подошел ближе и упёрся пальцем в мою грудь.