Целомудрие миролюбия. Книга первая. Творец

– Я мечтаю объять весь мир своей девственной миролюбивой душой. Мечтаю изменить себя, достигнув нравственного совершенства. Мечтаю указать человечеству путь истинный. Я мечтаю быть примером кротости и сострадания, я мечтаю любить всех как самого себя. Разве плохи мои мечтания, разве неисполнимы они? – тут он вспыльчиво воскликнул. – Вот увидишь, в мире больше не будет насилия, всё орудия убийства я обращу в пыль и пепел, люди перестанут быть блудницами и блудниками, ибо люди познают и вспомнят о добродетели целомудрия, все будут девственниками. – тут он словно воссиявши безвременной мудростью, осветился ускользающим лучом света надежды. – У насилия существуют две одинаково уродливые личины – нападение и защита, потому-то войны и не прекратятся покуда умы почитают доблестью оные злодеяния. Посему следует быть миролюбивыми людьми, которые вовсе отрицают всякое насилие. Таковых людей миротворцами Господь прозывает и я один из них. Мы носители естественного неприятия всякого убийства, как человека, так и животного. Житие мирное со всеми – вот удел праведности. – зная о чём будет говорено дальше, он оробев продолжил. – Еще скажу о насущном. Ласки супругов приемлемы, когда совершаются они с превеликой кротостью и стыдливостью, ради зачатия и последующего деторождения, иное есть грех блудодейство. – сказавши сие, он пристально воззрился на неё. – Я вижу по твоим светлым очам, насколько сильно борются в тебе мои истины и распространившаяся по всему миру неправда зла. Совесть твердит тебе, что слова мои верны, а лукавый шепчет отвержения сего и злоречием обольщает ум твой. Так будет с каждым, кто услышит меня или прочтет книги мои. Я не часто, но бываю среди множества молодых людей, которые имеют противоположные помыслы, которые пребывают во тьме невежества, ведь зло есть безумие, и тогда среди них ощущаю себя одиноким, каким-то чужим. Предположу почему – потому что я хуже всех. Я мог бы высказаться подобным простым предложением, но это означало бы следующее – я худший из худших, но это не так, истина в том, что я один плох. Сей мнение о себе самом искореняет всякую гордыню.

После некоторой передышки он продолжил говорить.

– Существуют золотые слова всякого художника – я так вижу, я так чувствую. Я с этим взглядом на творчество солидарен, я также мыслью свободно нравственно. Однако моя высокая натура не терпит всего греховного и противоестественного. Нравственность всякого творения должна быть непревзойденно свята и покорна Господу. Здесь в очередной раз ты можешь уличить меня в гордыни, но гордыня – это когда силой влияния и ораторства покушаются на чужое произволение и свободу. Я, напротив, подвизаюсь к тому миролюбию, к которому призван. И я нисколько не желаю быть твоим учителем, только верным твоим другом желаю я быть всегда. – он изрядно смутился. – Ты, кажется, хотела напомнить мне о вчерашнем несерьезном происшествии, при котором я всего лишь отворил перед тобою ту дверь. Но в том нет ничего страшного оскорбительного для тебя, ведь отворение дверей перед женщиной, является устойчивым проявлением уважения и заботы о ней, а не намеком на её мнимую слабость. Я тебя нисколько не унижаю, ибо любовь всегда возвышает, даже самую пустячную мелочь возводит в ранг великолепия.

Муза ответила ему.

– Не могу не ответить тебе, раз ты столь щедро осыпаешь меня комплиментами. И вправду, ты лишен горделивости, дерзновенности, самоуверенности, но ты говоришь о созерцании как о смысле своей жизни, забывая о том, что смысл человеческой жизни заключается в спасении души. Добродетели, молитвенный труд, раскаяние, жертвенность, сострадание, любовь, всю оную духовность должно созидать и приумножать, покуда Господь не призовет тебя.

– Не задумываясь я соглашусь с тобой. – кротко воскликнул творец. – Однако я редко хвалю свою душу, практически никогда. Я, можно сказать, ненавижу свою душу, ибо она слаба и мало похожа на святость. Впрочем, единственное что мне нравится в ней, так это творческое созерцание, всё остальное не столь велико, как бы я того желал. Разве смею я желать спасения собственной души, которая мне столь неприятна? О, и я не лишен самолюбия, ведь я столь долго уже твержу о своей многострадальной усталой душе. Мне порою трудно называть себя творением Создателя, столь ничтожным я себя почитаю и чувствую, я нахожу себя сторонним созерцателем жизни, которую задумал и воплотил Бог. Но я не изгой жизни, я просто другой. Моё призвание – восхищаться, вдохновляться, творить. Во мне есть девственность, молитва, раскаяние, любовь к Богу, любовь к тебе.

– И при всём этом ничтожестве, при этом богатстве добродетелей ты умудряешься видеть мироздание своим творением? – вопросила муза.

– Не только созерцать, но смею сопереживать чувствами сердца самому сотворению мира. И чувствую, что в скором времени я буду повержен за оные гордые речи. – в зеницах очей юноши промелькнул страх, уныние сморщило его чело. – Гордец ничтожный, вот кто я.