Цена нелюбви

Однако я не умею с головой погружаться в чувство вины. Я не могу вместить в себя всю историю. Вся история больше меня. Из- за нее пострадало слишком много людей: тети и кузены, и лучшие друзья, которых я никогда не узнаю и которые не узнают меня, если доведется встретиться. Я не могу одновременно вместить страдания множества семейных ужинов, когда обязательно будет пустовать один стул. Я не страдаю оттого, что фотография на пианино навечно запятнана, поскольку именно этот снимок отдавали в газеты, или потому, что портреты остальных детей по обе стороны со временем взрослеют — окончания колледжей, свадьбы, — а эта фотография из ежегодного школьного альбома только выцветает. Я не причастна к череде разрушающихся, когда-то крепких браков; я не чувствую в дневные часы тошнотворносладковатый запах джина, исходящий от когда - то успешного риелтора. Я не таскаю тяжелых коробок в грузовик после того, как район, изобилующий пышными дубами, наполненный журчанием ручьев и смехом чужих, здоровых детей, в одну ночь становится невыносимым. Чтобы прочувствовать вину, я должна мысленно подавлять все эти потери. Однако, как в тех играх, которыми в долгих путешествиях родители развлекают детей: «Я собираюсь в путешествие и возьму с собой африканского муравьеда, болтливого ребенка, веселую гусеницу...»

— я всегда пару раз спотыкаюсь до конца алфавита. Я начинаю представлять безумно красивую дочку Мэри, близорукого компьютерного гения Фергюсонов, долговязого, рыжеволосого сына Корбиттов, всегда переигрывавшего в школьных спектаклях, а потом я вспоминаю поразительно грациозную преподавательницу английского Дану Рокко, и все рассыпается.

Естественно, моя неспособность взять на себя всю вину не мешает другим взваливать ее на меня, и я бы с радостью подставила плечи, если бы верила, что это принесет им пользу. Я всегда возвращаюсь к Мэри Вулфорд, чьи отношения с несправедливостью были и прежде весьма однобокими. Я бы даже назвала ее избалованной. Мэри подняла неоправданно много шума, когда Лора не попала в легкоатлетическую команду, однако ее дочь, бесспорно красивая, была физически слаба и уж точно не спортсменка. Правда, по-моему, несправедливо считать недостатком тот факт, что чья-то жизнь никогда не омрачалась даже минимальным препятствием. Более того, Мэри была беспокойной и нетерпеливой и, как мои коллеги-демократы, от природы склонной к негодованию. До четверга

она обычно изливала это качество, которое в противном случае копилось бы в ней до точки воспламенения, на городской совет, добиваясь строительства нового пешеходного перехода или изгнания из Гладстона приютов для бездомных. В результате отсутствие средств на переход или появление волосатого бродяги на городской окраине казались ей вселенской катастрофой.

Я не представляю, как такие люди, истратив все свои запасы ужаса на дорожное движение, справляются с настоящей катастрофой, зато могу понять, как женщина, долго и беспокойно спавшая на горошинах, с трудом привыкает к жизни на наковальне. Тем не менее очень жаль, что Мэри не смогла удержаться в рамках безмятежного непонимания. Да, я сознаю, невозможно оставаться вечно озадаченной — слишком велика необходимость понять или по меньшей мере притвориться, что понимаешь, — но я с изумлением обнаружила в своем мозгу оазис счастливого спокойствия. И боюсь, что альтернативная ярость Мэри, ее лихорадочное, фанатичное стремление призвать виновного к ответу — шумное место, создающее иллюзию путешествия и конечной цели только до тех пор, пока эта цель остается недостижимой. Если честно, во время гражданского суда я боролась с желанием отвести ее в сторонку и осторожно обвинить: «Неужели вы думаете, что почувствуете себя лучше, если выиграете процесс?» В конце концов я убедилась, что она нашла бы больше утешения не в победе, а в прекращении слишком незначительного дела о родительской небрежности, чтобы потом лелеять теоретическую альтернативную вселенную, в которой она успешно переложила свои страдания на черствую, безразличную мать, того заслуживающую. Казалось, Мэри не понимает, в чем ее проблема, а проблема не в том, кого наказать и за что. Проблема в том, что ее дочь мертва. При всем моем искреннем сочувствии эту боль невозможно переложить на кого-то другого.