Цена нелюбви

Итак, когда впервые мои внутренности скрутило, как отжимаемую мокрую простыню, глаза выпучились, а веки изумленно взлетели, я сжала губы. Я потрясла тебя своим спокойствием, как и хотела. Мы снова обедали в «Бич-Хаус», и я решила не доедать Чили. Демонстрируя хладнокровие, ты дожевал кусок маисового хлеба и только потом отправился в туалетную комнату за бумажными полотенцами. У меня отошли воды, галлоны воды, или так показалось, и я замочила скамью. Ты оплатил счет и даже не забыл оставить чаевые, прежде чем повел меня за руку домой, посматривая на часы. Мы не собирались позориться появлением в больнице Бет-Израэль за несколько часов до того, как у меня начнет расширяться шейка матки.

Позже, когда ты вез меня по Кэнал-стрит в своем голубом пикапе, ты бормотал, что все будет хорошо, хотя никак не мог этого знать. Приемное отделение поразило меня своей банальностью: медсестра зевала, усиливая мою решимость стать образцовой пациенткой. Я удивила доктора Райнстайн своей угрюмой практичностью. Я знала, что роды — процесс естественный, и не собиралась поднимать шум. Поэтому, когда новая схватка согнула меня пополам, как неожиданный удар в живот, я просто тихо охнула...

Смешной и совершенно бесполезный поступок. У меня не было причин пытаться удивить доктора Райнстайн; она мне не очень-то и понравилась. Если я намеревалась внушить тебе гордость за меня, ты и так в результате получал сына, достаточная награда за то, чтобы потерпеть немного визга и грубости. Возможно, тебе было бы даже полезно осознать, что твоя жена — обычная смертная, обожающая комфорт и ненавидящая страдания, и ты бы разумно рассудил в пользу анестезии. Но вместо этого, лежа на каталке в коридоре, я отпускала глупые шуточки и держала тебя за руку. Потом ты сказал, что я чуть ее не сломала.

О, Франклин, теперь бесполезно притворяться. Это было ужасно. Возможно, я смогла бы выдержать определенные виды боли, но разве что в руках и ногах, а не между ног. Эту часть своего тела я никогда не ассоциировала с терпеливостью и со столь отвратительным ритуалом. Время тянулось медленно, и я начала подозревать, что слишком стара, что к сорока годам просто стала слишком неэластичной для этой новой жизни. Доктор Райнстайн чопорно сказала, что я маленькая, словно подчеркивая мою непригодность, а через пятнадцать часов явно потеряла веру в успех и сурово сказала: «Ева! Вы должны сделать усилие».

А я то собиралась удивить ее.

Несколько раз в течение суток слезинки скатывались на мои виски, и я поспешно смахивала их, чтобы ты не заметил. Много раз мне предлагали эпидурал, и мои решительные отказы приобрели оттенок помешательства. Я цеплялась за этот отказ, как будто главным было пройти тест, а не родить сына. Пока я отказывалась от укола, я побеждала.

В конце концов возникла угроза кесарева сечения. Доктор Райнстайн прямо заявила, что ее ждут другие пациенты, и мой невыразительный спектакль ее раздражает. Я с ужасом представила, как меня разрезают, словно тушу. Мне стыдно говорить, но я не хотела шрама, как у Риты. Я боялась за свои брюшные Мышцы, и вообще вся процедура слишком сильно напоминала фильмы ужасов.