Цена нелюбви

Все мы слышали о жестокости женщин в родовых схватках, и я испытываю искушение признаться, что в самые тяжелые моменты вела себя немного неприязненно, и на этом прекратить свои признания. Когда все закончилось, я тут же смутилась и поцеловала тебя. В те дни врачи еще не клали окровавленного новорожденного на грудь матери, и, пока они перевязывали пуповину и отмывали его, мы провели несколько минут наедине. Я была возбуждена, гладила и сжимала твою руку, прижималась лбом к ямочке в изгибе твоего локтя. Я еще не держала нашего ребенка.

Но я не могла так легко сорваться с крючка.

До 11 апреля 1983 года я воображала себя исключительной личностью, однако после рождения Кевина я стала склоняться к мысли, что все мы совершенно обыкновенны. (В этом отношении представление о себе как об исключительной личности скорее можно рассматривать как правило). Мы ожидаем от себя определенного поведения в определенных ситуациях в соответствии с условностями. Некоторые ожидания невелики: если неожиданно в нашу честь устраивают вечеринку, мы приходим в восторг. Другие значительны: если умирают отец или мать, мы охвачены горем. Но может, этим ожиданиям сопутствует страх, что в критической ситуации мы нарушим общепринятые нормы: вдруг судьбоносный звонок о смерти матери не вызовет у нас никаких чувств. Хотела бы я знать, не острее ли самих плохих новостей этот тайный, неприличный страх: а вдруг окажется, что мы чудовища. Не покажется ли тебе это слишком шокирующим, но во время нашего брака я жила с одним страхом: вдруг я не переживу, если что-нибудь случится с тобой. Однако всегда меня преследовала странная тень, подсознательный страх: а что, если я в тот же день беспечно упорхну играть в сквош.

То, что этот подсознательный страх

редко поднимает голову, основано на чистом доверии. Приходится верить, что, если произойдет что-либо немыслимое, отчаяние сокрушит тебя само по себе; что горе, например, не переживание, которое необходимо призывать, и не мастерство, нуждающееся в практике... как и радость.

Таким образом, даже трагедия может сопровождаться чуточкой облегчения. Понимание того, что большое горе действительно душераздирающе, утешает нас, убеждая в нашей человечности (хотя учитывая, до чего доходят люди, утешение — странное слово для отождествления с состраданием). Между прочим, вот готовый, только вчерашний пример, Франклин. Я ехала на работу по шоссе 9W. Какая-то «фиеста» неожиданно повернула направо, отбросив велосипедиста на обочину. Пассажирская дверца превратила переднее колесо велосипеда в крендель, а велосипедист перелетел через крышу машины. Он приземлился в невероятной позе, как будто нарисованный бесталанным начинающим художником. Я уже проехала мимо, но в зеркало заднего вида заметила, как три машины, двигавшиеся за мной, свернули на обочину, чтобы помочь.

Кажется извращением находить утешение в таком несчастье, однако вряд ли хоть один из водителей, бросившихся звонить в скорую помощь, лично знал велосипедиста и мог извлечь из ситуации какие-то выгоды. И все же они не проехали мимо и были готовы к еще большим неудобствам, поскольку, скорее всего, им придется выступить свидетелями в суде. Меня же эта драма потрясла до глубины души; руки, сжимавшие руль, дрожали, во рту пересохло. Однако я нашла себе оправдания. Я все еще реагирую на страдания незнакомцев.

И все же я знаю, что чувствуешь, когда нарушается сценарий. Нежданные гости с подарками? Странно, что я привела этот пример. Всю неделю перед моим десятилетием я чувствовала: что-то назревает. Родные шептались, я не должна была заглядывать в шкаф. И вдобавок ко всем тем подмигиваниям Джайлз напевал: «Ну ты и удивишься!» Вторая неделя августа прошла под знаком приближения знаменательного события, и к дню рождения я едва сдерживала нетерпение.

Ранним вечером мне приказали выйти на задний двор.

— Сюрприз!

Когда меня пригласили в дом, я обнаружила пятерых моих подружек, проскользнувших через парадную дверь, пока я пыталась подглядывать через задернутые кухонные занавески. Они сидели в гостиной вокруг столика, застеленного кружевной бумажной скатертью и уставленного разноцветными бумажными тарелками, рядом с которыми мама положила карточки с именами, написанными ее каллиграфическим почерком. Не обошлось и без обязательных, купленных в магазине мелочей: миниатюрных бамбуковых зонтиков, свистков с разворачивающимися языками и конечно же готового торта. А чтобы лимонад казался более праздничным, мама подкрасила его ярко-розовым.