Цена рока

— Честера… Я не Честер! — крикнул он ей вслед. Уколы раздражения от её слов наполняли и разжижали кровь с каждым стуком пульса.

Пустышка.

Мне жаль тебя.

Он знал, о чём поёт.

— Сука! — от бьющей по телу безжалостными хлёсткими шлепками злости он с силой пнул диван. Внутри закипало, и вроде даже воспринимать слова сраной малолетки всерьёз было глупо, но задело невидимый крючок под рёбрами. Так задело, что не остановиться. — И жалость мне твоя нахуй не нужна!

Запекло жаждой в горле, когда несчастному дивану досталось ещё два ощутимых пинка, и гитара едва не упала на пол. Хотелось выть от ненависти к себе. Бесполезный кусок дерьма, не умеющий ничего, просравший жизнь зря. Уроки вокала с семи лет, выкинутое на помойку образование, всё, все годы — на алтарь у музыкального Олимпа. Чтобы сейчас валяться за ним переваренным куском ничтожества. Опасно застучало сердце, которое вообще молчало последние десять лет — ему нельзя было биться после приступа чаще семидесяти.

Сейчас — девяносто.

Кейд схватил соскальзывающую гитару и машинально надел ремень обратно. Он может. Сука, может! Всегда мог!

Сто десять. Снова щелчком включает микрофон, трясущимися руками натягивает наушники и закрывает глаза, успокаивая дыхание. Разминает хрустнувшие пальцы, закрываясь внутри своего тела — нарастающие удары сердца и неправильную сушь во рту, не имеющую ничего общего с нормальной жаждой, отправляет к рукам. Злость — та эмоция, на которой иногда надо сыграть.

— Всё обретёт смысл.

3. Годзилла

Кейд с глухим стуком положил потёртую акустическую гитару на хлипкий деревянный столик. Мэй вопросительно подняла на него глаза и нехотя подвинула ноги в высоких кожаных ботфортах, освобождая место.

— Разреши мне играть, — без лишних предисловий попросил он, сверкая немного маниакальным безумством в дымчатой радужке.

— И тебе привет, — едва не поперхнувшись дымом сигареты, Мэй одарила его снисходительным взглядом. — Выглядишь ещё дерьмовей обычного. Где тебя носило три дня, по помойкам?

Кейд и правда на несколько суток забыл о сне, еде и душе. Этот унизительный пинок от малолетки пробудил в нём такую озлобленность, что теперь он утонул в музыке — как не бывало уже давно. Переслушивал на старом смартфоне известные рок-хиты Линкин Парк и Имейджин Драгонс, отчаянно выискивая то, о чём говорила Сью. Знать, о чём ты поёшь. Знать смысл. Он спел «Личного Иисуса» не меньше пятидесяти раз, пока не отыскал в строчках это зерно. Это не о вере, это о желании исполнителя быть богом.

Он помнил, что это значит. Стоять в свете софитов среди тумана из дым-машины и видеть протянутые к тебе руки в отчаянном желании коснуться. Видеть, как тебя хотят — как людей заводит твой голос, как слепо орут на подпевках парни, а девчонки кидают на сцену лифчики. Всё потому, что музыка даёт им смысл это делать. Энергию жить.

Невозможно отдать энергию, если у тебя её давно нет. Севшей батарейке в грудине нужно было зарядиться. И Кейд снова брался за «SG», лаская гитару, как не ласкал никогда ни одну женщину. Он надевал наушники, включал понравившийся трек и начинал тихонько пробовать подыгрывать. Ему всегда нравилась хорошая музыка. Когда в плейлисте попалась старая композиция «Сынов хаоса», с удивлением понял, что его собственный голос в записи звучит пискляво и по-детски. Словно связки ещё не сломались.

Или нужно было дождаться, пока сломается что-то внутри.

— Разреши мне играть, — повторил он тупо, жадно вглядываясь в насмехающееся лицо лисицы Мэй. Сейчас его больше ничего не интересовало, кроме желания испытать себя ещё раз. Провал перед Сьюзен требовал отмщения. Уязвлённое самолюбие удивило: за ненавистью к себе оно ещё живое?

— Блять, ты как из пизды на лыжах, Кей, — фыркнула на это заявление прожжённая владелица бара и снова затянулась сигаретой. — Я тебе и так даю играть. Хоть сегодня, как народ подтянется, — она обвела многозначительным взглядом пустующее в дневной час заведение.

— Не так, — мотнул он головой. Подхватив со столика стакан воды, стоящий возле пепельницы, залпом его опустошил — в горле сохло постоянно, он чуть не сорвал ночью связки, пытаясь скримить. — У меня есть аппаратура. Я могу делать рок. Особенно, если найдутся ребята, которые могут подключиться к барабанам и басухе.

Мэй тяжело вздохнула и лениво убрала ноги со столика. Она не первый год знала Кейда. И вполне помнила, что когда он начинает стаканами вливать в себя воду, это плохой знак. Воду быстро заменяла газировка. Потом «Ред Булл». А потом в энергетики начинал примешиваться крепкий немецкий «Ягер» или пойло подешевле.