Цена свободы

Снова мне звонок. Эльвирка звонит, подруга давняя:

— Валь, я тебе молоко могу давать для лисёнка, это если вдруг у себя оставишь, у той, которой я тебе пообещала позвонить, точно есть где держать, так её дома нет. Позже позвоню, и ещё одна есть на примете, ей позвоню. Ты же знаешь, у меня коз полно, не обижайся, да и собака, а вот молока завсегда дам, на козьем-то молочке твой лисёнок ух как в рост пойдёт. А может, себе всё-таки оставишь?

— Да нет, я же тебе говорю, не могу, у нас Данечка маленький, три месяца всего, да и лабрадор. Куда нам лису?!

— Жди, позже перезвоню. — И в телефоне зависла тишина.

Крюкову дозвонилась с третьей попытки. В промежутке звонков позвонила и Колыхалову. У того собака чау-чау. Тоже извинялся, но помощь предложил, есть у него один знакомый, вечером перезвонит.

— Да, слушаю, — бодрым голосом отозвался Владимир Михайлович.

— Владимир Михайлови-и-и-ч, день добрый, — протягиваю я и быстро проговариваю всё ту же историю с лисёнком. Выслушал, не перебивая. А когда стала навязывать ему — чувствую, растерялся. А я добавляю:

— В вас-то я и не сомневалась, точно знала, что не откажете, согласитесь приютить моего лисака. И Скарлыгин одобрительно о вас отозвался.

— Валечка, Валечка, постой, а ты кому-нибудь его, кроме Геннадия, предлагала?

— Да кому, кому, всем предлагала. Одна сказала, деньгами помогать будет, чтобы я его сама держала, а ещё у нее есть подруга, та по дешёвке мне мясо продавать будет для лисёнка. Другая подруга молоко козье предлагает. Конечно, я отказалась, зачем мне деньги и молоко, сама куплю — пенсию получаю, только мне держать его негде. Внучок маленький.

— Ну да, — одобрительно подтвердил Владимир Михайлович.

Я чувствовала, как ему неловко передо мной отказываться взять лисёнка. Он всячески хочет помочь. Но не решается, что-то ему мешает. Наверное, жена ругать будет или ещё что — промелькнуло у меня в голове. Он ищет выход из положения, что-то мне предлагает, а я уже думаю о своём. Мне безумно жалко Владимира, знаю его безотказный характер. О, Боже, мне становится жутко стыдно, но, с одной стороны, так приятно. Ведь каждый, кто как мог, предлагал мне свою помощь. Даже не поленилась Люде Сараевой позвонить, в посёлок — мою малую родину. Та согласилась:

— Вези, — говорит, — выращу.

А утром другого дня прощения просила, извинялась:

— Прости, Валь, это я сдуру тебе вчера пообещала, не подумала, лис подрастёт, будет у соседей кур воровать, чем мне тогда рассчитываться. Ты же сама говорила, держали вы лису, а та кур соседских таскала.

— Говорила, да, было такое, Людочка, было. Только я на тебя не обижаюсь, это ты меня прости, на календарь посмотри.

— А что, второе апреля.

И Люда громко рассмеялась. Звонили Александр Киселев, Оля Комарова и многие другие, всё о лисёнке спрашивали, помощь предлагали. А я уже правду говорила: на календарь посмотрите, зла на меня не держите, пошутила я. Вот как-то так я повеселила и озаботила многих, а вернее, отвлекла от этого окаянного дьявола коронавируса.

А всё-таки какие у меня добрые и отзывчивые друзья, ведь никто не остался равнодушным, каждый по-своему протягивал руку помощи. Казалось бы, в мире глобальная проблема, неизвестно, как жизнь дальше пойдёт после этой «короны», а люди о лисёнке заботились, помощь свою предлагали.

Я же в очередной раз полюбила, как тогда, несколько лет назад и тоже первого апреля, мною выдуманного медвежонка, теперь и этого лисёнка.

Как с этим жить?…

В Сбербанк можно было бы и не ходить, денег у меня там всё равно нет. Да и откуда им взяться, а заплатить за квартиру можно было и через месяц-другой, пока не закончится карантин, который объявлен чуть ли не по всей стране. Но не все томичи оказались законопослушными, в том числе и я. В эту же упряжку попала и моя незнакомка, но… пообщавшись с ней, мне показалось, что знаю её всю жизнь.

— Не боитесь? — задаю вопрос своей попутчице, так как она идёт без медицинской маски, забыла дома, и уплетает за обе щёки булочку с маком.

— Нет, а кого бояться-то не боюсь, — поперхнувшись, продолжает есть дальше, задавая уже мне вопрос:

— Думаешь, спасёт? — указывает кивком на мою маску.

— А кто знает, бережёного Бог бережёт.

— Многих он уберёг? — хмыкнула она, утирая губы после только что съеденной булочки.

Спорить с ней я не стала, а через минуту-другую я тоже стянула с лица маску, опустив её под подбородок. С Людмилой мы быстро перешли на «ты» и прежде чем разойтись по нужным нам сторонам, успели обменяться небольшими историями. Её случай меня потряс так, что я невольно спросила: а могу ли я об этом написать?

— Пиши, даже имя можешь не менять, шила в мешке не утаишь, да и, — махнула она рукой, — все, наверное, об этом забыли, кто знал. Только вот я с этим живу. С этим живу, — повторила она ещё раз, а в глубине её глаз я заметила нескончаемую боль. Боль, которая её мучила на протяжении многих лет.