Цена всех вещей

— Ты прав, — улыбнувшись, сказала она. — Наша годовщина завтра. Ну конечно же.

Я проводил ее до двери. Она повернулась и обвила меня руками за шею. Я наклонился и поцеловал ее снова, стараясь сфокусироваться на наших губах, но ничего так и не почувствовал. Я ощущал под трико ее грудь, талию, которая сегодня казалась еще тоньше, чем обычно. Я прижался губами к ее губам, вспомнив, как впервые увидел ее обнаженной несколько месяцев назад — обычно при этом воспоминании меня накрывала волна жара.

Но ничего не произошло. Ни единого звоночка. Даже когда она вздохнула, прижалась сильнее и я ощутил на губах солоноватый вкус пота.

— Головная боль? — спросила она.

— Мне просто нужно отдохнуть, — сказал я.

— Серьезно, Уин. Ты ведь скажешь мне, если что-то случится?

Я ощущал ее тревогу на физическом уровне, причем гораздо сильнее, чем ощущения от ее кожи и губ. Проблема была в том, что даже если бы я решился ей рассказать, позволить пролистать себя, словно книгу, мне бы пришлось признаться, что много дней — десятки дней — я пребывал в черной депрессии и молчал об этом. Возможно, она попыталась бы помочь, но упоминание о тех днях наверняка бы ее расстроило. Получалось, что я ставил свои эмоции на первое место. Мне хотелось пощадить ее чувства.

Я не имел права болеть, если собирался ее пощадить. Но будь у меня силы на то, чтобы справиться самостоятельно, мне не понадобилось бы заклинание. Верно?

— Был бы Нью-Йорк поближе, — сказала она.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что Ари говорит о своем отъезде. В следующем году они с Джесс планировали уехать в этот город.

— Он не так уж и далеко, — сказал я.

— А по ощущениям очень далеко. Словно другая планета.

— Но это не другая планета. Это Нью-Йорк.

Ари взвыла, лицо ее исказила мука.

— Танцы — дурацкая вещь. Ты должен быть готов танцевать где угодно.

Я отодвинулся так, чтобы видеть не только лицо, но и ее всю. Боялся, что она разрыдается так же, как в тот день, когда ей сообщили о том, что она принята в Манхэттенскую балетную школу. Что делать в таком случае, я даже не представлял — это сломило бы меня окончательно. Но глаза ее оставались сухими и кожа белой, без покраснений. С того дня она больше не плакала. Словно ничего никогда и не было.

— Ты должна ехать в Нью-Йорк, — сказал я.

— Я знаю. Джесс на это рассчитывает.

— Звучит так, словно ты хочешь от меня избавиться.

— Нет. Нет! Просто… у тебя здорово получается. Такому делу можно посвятить жизнь. — Я чувствовал, как паника внутри постепенно начинает прорываться наружу. Воздух над нашими головами завибрировал.

Она вздохнула, не обратив на комплимент никакого внимания.

— Многие говорят, что строить отношения на расстоянии глупо.

Паника захватила меня целиком, внутренняя дрожь усилилась в тысячу раз.

— Ты хочешь разойтись?

— Конечно нет. Я подумала, вдруг ты беспокоишься о том, что…

— Разрыв беспокоил бы меня куда больше. Я хочу сказать, это было бы ужасно. Просто не могу этого представить. — Разойтись означало бы сдаться. — Нет, я в порядке. Я собираюсь быть в порядке. И ты собираешься быть в порядке. Ты собираешься танцевать, а я собираюсь… Сегодня удивительный день. Голова вообще не варит. Завтра у нас годовщина. И следующий год тоже будет замечательным, я уверен. Мы обязательно отметим обе годовщины. Я так рад за тебя — буду приезжать к тебе каждые выходные.

— Хорошо, хорошо, — сказала она.

— Я люблю тебя, — сказал я, потому что так оно и было. Но выразить это чувство словами у меня не получалось. Фразы выходили глупыми и бессмысленными. Стоило мне их озвучить, как они тут же растворялись в воздухе.

Она игриво улыбнулась.

— Да. Я тоже тебя люблю.

Она запечатлела на моей щеке поцелуй, и я повернулся с твердым намерением поцеловать ее в ответ так серьезно, как только смогу вспомнить.

Едва мы оторвались друг от друга, я побежал к машине, боясь словом или делом разрушить то, что еще оставалось между нами.

Я никогда не смог бы попросить у Ари денег на заклинание. Никогда.

Машинная паника мучила меня всю ночь. Я лежал в тишине и смотрел на светящиеся цифры, которые отбрасывал на стену будильник с проектором, а паника все нарастала и нарастала. В три часа ночи я не оказался в кромешной тьме. Паника вгрызалась в меня до тех пор, пока не разорвала на клочки.

И все же я чувствовал себя недостаточно плохо для того, чтобы съесть сэндвич.

34

Кей

Это было такое облегчение — стать плохой. Мне больше не нужно было притворяться хорошей, забавной и доброй, и я знала, что больше никогда не останусь одна. Что тяжелый груз чувств, забот и ответственности можно сбросить. Я больше не боялась того, что таится под маской. Я чувствовала себя свободной. Раскрюченность — лучшее, что могло со мной произойти.

Я могла отпустить вожжи даже с Миной, на которую заклинание не действовало. В конце концов, она уже меня бросила. Я ничего не была ей должна.