Цена золота. Возвращение

Хотя Марина была в подвенечном платье, веселая, Павлу казалось, что она продолжает свой прежний путь, только в руках у нее вместо стамбульского саквояжа был букет белых роз. Большой стол в гостиной удостоился наконец гостей — самых видных людей городка; среди них был городской голова с супругой, старый полковник, которого так и не сменил Кардашев, владельцы мельниц со своими женами… Марина была чуть жива — ее утомило двукратное восхождение по каменной дуге моста; но она была внимательна ко всем этим грубым господам, к дамам, которые в обществе не могли связать двух слов. Павлу казалось, что она желает добра каждому — и ему, и чужим, что доброта ее — ангельская, что душа ее уже простилась с этим миром.

Павел пил безостановочно и не знал, будет ли брачная ночь и желает ли он, чтоб она была; не знал, как отразится вино на таком старом новобрачном; не знал, какие быстрые и простые ответы получит в коридоре на втором этаже — «Спокойной ночи, Павел. Благодарю тебя за все. Пожелай же, чтобы и моя ночь, длинная ночь, поглотившая мои дни, была спокойной»; не знал, что помчится потом — «Ай-я-я! Ай-я-я!» — все вперед и вперед, к Пловдиву; что окажется в большом городе прежде, чем туда доскачет, и увидит себя с тросточкой на Небет-тепе, среди домов с красными фонарями — или, может, в Стамбуле, или еще где; что красные бабочки будут садиться ему на нос, а он не станет их гнать: «Не теперь, не теперь, не теперь! Она еще жива!..» Не знал он итого, что готовился сообщить ему старый полковник. А полковник начал:

— Имею честь передать молодоженам высочайшее поздравление Его Высочества… Телеграмма.

— Все ручейки стекают в море — небесные и горные, чистые и мутные, — сказал громко Павел. Гости подхватили: «Верно, верно!» А он протянул руку к полковнику: — Полковник, подайте сюда телеграмму, мы с Его Высочеством понимаем друг друга с полуслова.

— Даже без слов! — воскликнула Марина. — Пусть даже нас ничто не связывает, мы все равно отлично понимаем друг друга!

Она сидела без сил среди белых роз, как бы сливаясь с ними. Гости смеялись. А Павел в тревоге спрашивал себя, когда и чем кончится это торжество.

Оно кончилось следующим летом, в такой же воскресный день после успенья пресвятой богородицы. Только гости уже не сидели, а стояли вокруг длинного черного стола. На нем, утопая в цветах, лежала Марина Кирякова — сломанный, увядший, бледный стебелек, завядший в верхних комнатах. Она и теперь продолжала свой путь.

Часа через два Павел и арнауты уже нахлестывали лошадей — «Ай-я-я! Ай-я-я!», — и маленький, захолустный городок скоро исчез у них за спиной.

А к полуночи, на уставших лошадях, они уже поднимались по звонкой мостовой Небет-тепе, под темными эркерами спящих домов.

За углом расцвел красный фонарь. Павел соскочил с жеребца и накинул повод на странный обелиск — символ мужской силы, стоявший у входа.