Цена золота. Возвращение

— Как бы то ни было, но сегодня вынесут приговор кое-кому из нападавших и кое-кому из здешних мятежников. Вы, господин Хадживранев, встретитесь сегодня с князем, и от вас зависит, кто будет помилован. Жизнь этих людей в ваших руках. А теперь я хотел бы остаться с вами наедине.

11

Судья отступил назад, стараясь поймать взгляд Хадживранева. «Я уйду, конечно, уйду. Мое место там, на мосту…» — говорил он, пятясь к двери; а Хадживранев все еще думал; он протянул руку к кувшину с вином, налил и все думал. «Мое место там, на мосту… — повторил молодой человек, — с теми, с кем я вчера защищал великую идею и с кем сегодня пойду умирать…»; а Хадживранев сделал глоток; вздохнул — вино показалось на этот раз не таким вкусным, поставил стакан на красную полосу; потом на зеленую; снова поднял и с руганью швырнул его в обитую жестью стойку. Вино брызнуло следом за стеклом и обе струи со звоном и плеском разбились вдребезги; а Хадживранев снова выругался — голос его был подобен реву; и опустился на прежнее место; и уронил голову на руки; низко уронил, почти на скатерть; и из-под рук его выполз беспомощный голос: «Сделайте что-нибудь для этих людей. Прошу вас».

Судья вышел, как пьяный, шатаясь. Он помнил только, с каким трудом он добрел до моста, ничего не видя, кроме дороги, которая вела его к друзьям. Они были там, будто ждали приказа продолжить бой. Двое постарше чином сидели у парапета, привалившись спинами к мраморной мудрости, третий — подпоручик — стоял, опершись локтями о каменный парапет, и, сдвинув фуражку на затылок, по-мальчишески увлеченно плевал с моста, стараясь попасть в стремнину. Он первым заметил судью, повернулся, вытер губы и стал ждать. Может быть, что-то сказал другим, потому что они тоже повернули головы. Было бы естественно, если бы они спросили, что происходит на постоялом дворе, но они не спросили. Просто следили за его помутившимся взглядом и нетвердой походкой, а он, карабкаясь к ним по дуге, вскарабкался и к утерянной было ясности мыслей. Ему хотелось все объяснить им, все по порядку, рассказать, как он наблюдал там и силу и слабость, но все уместилось в короткой фразе:

— Господа, нас повесят!

А они, казалось, ничего другого не ждали. Подпоручик снова перегнулся через парапет и снова плюнул. Он был сыном добровольца, сражавшегося в Белградской легии. И не раз повторял, что примирился бы с монархией, если бы на престоле сидел болгарин. Двое других — капитан и поручик, — повернувшись спиной к лживой мудрости, вернулись к своему прежнему занятию: один, покуривая, следил за руками другого, быстро выстраивавшего пеструю бумажную армию. Армию королей, дам и валетов. Они всегда носили с собой карты, но было бы нелепо провести за игрой последние часы жизни. Судья подошел ближе.

— Господа, нас повесят!

— Разумеется, — ответил капитан, не поднимая головы и протягивая колоду партнеру. — Сними!

— Готово! — ответил поручик, все еще пристально следя за перестроенной армией. — Крапленых, надеюсь, нет?

— В такие часы и при такой ставке? Как вы это себе представляете, поручик? Или вы считаете, что я способен и сейчас?..

— Виноват, господин капитан. Сейчас не способны.

— Благодарю вас, — пальцы капитана начали сдавать карты. — Хотя вы позволили себе намекнуть…

— Нас повесят, господа! — крикнул, уже наклонясь к ним, судья, но на этот раз они даже не услышали.

12

Внизу большой палец капитана продолжал ловко отсчитывать карту за картой. Он был пока еще жив — этот палец, и мог радоваться даже такому недоброму утру. Судья поймал себя на том, что он улыбается, улыбается не кому-нибудь, а именно большому пальцу.

Он улыбнулся к собственному большому пальцу, спрятанному в кармане черного, засаленного этой ночью сюртука. «Живой, теплый!» И тут же увидел его мертвым — повешенным; он был желтый, холодный, вытянувшийся рядом с другими четырьмя пальцами вдоль черных панталон. Разумеется, в таком случае и он сам, хозяин, должен будет висеть на суку. Только где? На котором?.. Верно, там, у реки, в зарослях ракитника, откуда он нырял в реку в полночные часы. Как ни странно, мертвым он видел только большой палец правой руки, висящий вдоль штанины, и ему никак не удавалось представить себе мертвым свое лицо.