Ценный подарок (сборник)

— Любопытно! Крайне любопытно! — весело прищелкивал пальцами над травмой Козейкина профессор. — Вы посмотрите, какая необычайная конфигурация пальцев… А плотность сращения… Весьма интересный случай.

Студенты поспешно записывали каждое слово, а лохматый ассистент уже подумывал о защите диссертации на материале Козейкина.

— Нужно лечить! — решительно объявил Ефим Осипович. — Применим кварц, соллюкс, ультразвук.

Бюллетень Козейкину выписали по бытовой травме — шесть дней без оплаты.

Был ясный апрельский день, а на душе у Козейкина — мрак и слякоть.

Бесцельно бродя по городу, он забрел в маленький сад и уселся на скамейку рядом с каким-то чистеньким старичком.

Козейкин молчал. Старичок прицеливался к нему бледно-голубыми глазами, потом кашлянул и сказал:

— Молодой человек, вы огорчены? Не нужно прятать свою беду.

«Откуда он знает? — подумал Козейкин. — Неужели по лицу видно?» — и сунул поглубже в карман левую руку.

— Может быть, я способен помочь вам, — продолжал старичок. — У меня жизненный опыт. Доверьтесь мне.

«Была не была», — решил Козейкин и все рассказал старичку.

Тот покачал головой:

— Трудный случай… Но не безнадежный. От вас требуется воля и мужество. Слушайте меня…

В понедельник, несмотря на бюллетень, Козейкин вышел на работу.

Начальник был не в духе. Бегло просмотрев бумаги, принесенные Козейкиным, он рявкнул:

— Переделать! — и начал произносить разные неинтеллигентные слова.

Когда начальник кончил говорить, Козейкин вынул из кармана фигу и поднес ее к начальническому носу.

— Вот вам! Не хочу слышать глупости! Ничего не буду переделывать!

Начальник позеленел.

— Что это?! — тонким голосом закричал он. — Как вы смеете?!

— Не буду делать глупости, — сказал Козейкин и вдруг увидел, что его кулак распрямился и пальцы обрели прежнюю гибкость.

Через день повис приказ со строгим выговором Козейкину за нетактичное поведение в служебной обстановке.

Козейкин не протестовал. Он был счастлив.

Камея

Больше всего он любил стихи и женщину с чистым профилем камеи.

Вечерами они гуляли по тихим старым улицам, он рассказывал о тревожной жизни великих поэтов и читал стихи.

Однажды он сказал:

— Знаете, завтра выступает Мастер. Он будет читать лучшие стихи лучших поэтов. Не хотите ли вы пойти со мной?

— Конечно, — улыбнулась она.

Концертный зал был переполнен. Говорили, что Мастер выступает в последний раз. Он был болен, стар и горд. Он хотел уйти со сцены, пока не наступит горечь увядания.

Вот почему собрались все: пожилые люди, которые видели и слышали Мастера, когда он был молод, и девушки и юноши, знавшие его только по имени.

Начало концерта задерживалось. Зал тревожно шумел, а женщина с чистым профилем камеи сохраняла спокойствие мраморной красоты.

Наконец появился Мастер. Он был невысок, одно плечо чуть выше другого, редкие волосы отливали оловянной сединой. Зал вспыхнул аплодисментами. Мастер устало, но повелительно махнул рукой, и все стихли.

Медленно, словно нехотя, Мастер подошел к рампе. Долго стоял молча и затем, как пловец, бросился в притихшее человеческое море.

Не было больше старого усталого человека. Был молодой, прекрасный поэт, проживший за свою короткую жизнь тысячу жизней, испытавший все бури века.

Мастер читал долго. Он оборвал выступление на самой высокой ноте и ушел со сцены. Зал безумствовал, и только женщина с чистым профилем была неподвижна, как статуя.

Женщина и мужчина молча возвращались с концерта. Затем он спросил:

— Правда, это чудо?

— Он старенький и потеет.

И опять они пошли молча.

Вдруг она резко схватила его за руку и потащила к витрине магазина, освещенной мертвенным светом, который почему-то называется дневным.

— Смотрите, — жарким шепотом выдохнула она, — какая сорочка? Прелесть!

Что-то ударило его в сердце.

И опять они пошли молча.

У парадной ее дома свет фонаря вычерчивал чистый профиль камеи. Он не мог оторвать от него глаз.

— Зайдемте ко мне на минутку, — сказала она, — вы же ни разу у меня не были.

Опытный мужчина, он смутился. Он не думал, что с ней можно поступать так, как он поступал с другими женщинами.

— Уже поздно, — пробормотал он.

— Ничего, я живу одна, и мы никому не помешаем.

И они стали подниматься по каменным крутым ступеням старой лестницы.

Потом была ночь.

Расставаясь, она сказала:

— Сегодня мы не пойдем гулять. Приходи ко мне в восемь часов.

На улице холодный косой дождь смыл с него жар прошедшей ночи.

«Как я мог быть с этой женщиной, для которой жалкие тряпки дороже бессмертной поэзии? Нет, я больше не увижу ее никогда», — думал он.

На следующий день около восьми вечера он стоял у парадной ее дома и размышлял:

«А может быть, великие поэты, воспевавшие прекрасных дам, были в плену своей мечты и вдохновения? Может быть, в обыденной жизни это были такие же женщины, как она?»

— Может быть, — громко сказал он и быстро зашагал вверх по каменным ступеням старой лестницы, так быстро, словно боялся, что кто-то опередит его.

Парадокс

Элида Георгиевна, женщина тридцати пяти лет и образцового здоровья, заболела.