Центр

Деньги Карданову были нужны. Это он знал точно. Но так же точно знал он и то, что никогда их у него не было и не будет, нечего и стараться. Серьезными деньгами он никогда в жизни не разживется, это уж так. Что же оставалось? Развлечение… да, пожалуй, что так. Только в этом могло хоть как-то играться предложение Димы Хмылова. Развлечение. Разнообразие в скудных что-то в последнее время днях и неделях кардановского житья-бытья. Познакомиться с матроной, вести с ней серьезные переговоры о деталях, делать озабоченный вид, наконец, принимать ее у себя на квартире — что ж, во всей этой роли чувствовал он себя наперед неплохо, «смотрелся» он в ней (сам для себя, конечно). Делать озабоченный вид и вести серьезные переговоры — это все вещь, конечно, приятная, по-настоящему занимательная. Вот только финала Витя разглядеть не мог, сплошной туман окутывал финал этот самый, так что он и не напрягался определить в нем что-то. Приятно было, что он оказался нужен, и нужен именно в деловом плане.

И вот почему Виктор Трофимович

а) вроде бы доволен был, что на этот раз обратились к нему с деловым предложением, и не пустячным притом, и

б) совершенно не представлял себе, во что это все в конце концов выльется, если он предложение примет. Деньги ему нужны, в этом хотя бы ясность была стопроцентная. И об историях таких (ну если уж напрямки, то о сделках таких) он был наслышан достаточно. Знал, что в текущем десятилетии это был один из коронных номеров среди загадочного и недоступного для него племени «умеющих устроиться». Умеющие устроиться обладали, по отношению к Карданову, каким-то звериным чутьем, то есть мгновенно распознавали в нем человека, который великолепно умеет только одно: завалить любое дело. И поэтому сторонились его, обтекали, не замечали его, по крайней мере, когда не предавались заслуженному расслаблению, а проявляли свое основное умение, то есть устраивались. Он был не нужен им, они — ему.

И вдруг Хмылов обращается именно к нему. Что же, Дима прошляпил? Уж кому, как не ему, знать всю блестящую деловую репутацию Карданова, блестящую, конечно, в агромадных кавычках. А может, именно потому, что слишком давно и подробно знал, именно поэтому и не мог взглянуть на клиента беспримесным объективным оком? Ну что тут гадать, предложение-то сделано.

Конечно, о, конечно же, он никак не мог представить себе реально всего того, что намечал хитроумнейшая голова — Дима Хмылов. Что он распишется с незнакомой ему женщиной, что через несколько месяцев он разведется с ней и получит в результате этой процедуры три тысячи — из рук в руки. Ну, допустим, так: а что, если она молода и красива? И умна, тонка, образованна? И что же это он, вот так и возьмет у нее деньги? А если и не умна и не красива? Да нет, такого не может быть. Так все сразу представлялось чем-то серым и осклизлым, каким-то жутко бездарным детективом. Так сразу представлялось, что под дождем (непременно почему-то под дождем), где-то, чуть ли не в подворотне, какие-то подозрительные личности в блестящих от воды плащах с поднятыми воротниками суют из рук в руки пачки с деньгами. И одна из этих подозрительных личностей он сам и есть. И потом, придерживая какие-то свертки за пазухой, они, воровато оглядываясь по сторонам, торопливо расходятся. Бр-рр! Такая вот картинка почему-то мелькала. И значит, сразу было ясно, что так быть не может. Что три тысячи — это ладно, это как-то там само по себе, и что такое фиктивный брак — тоже непонятно и пусть пока тоже в сторонке где-нибудь постоит, но вот она… ленинградка… Ну, словом, сразу видно, что с такими мыслями не то что трехтысячные дела делать, а и… в общем, нечего тут и людей втравливать, и самому резину тянуть. Сразу надо было Хмылову сказать «нет» — и дело с концом. А за то, что вспомнил, графинчик красного еще заказать. Тут уж тебе все, тут уже альфа и омега всем этим переговорам, всем этим вонюче-серьезным предложениям — амба, хана и закрытие банка. Он помог бы как-нибудь этой предприимчивой и, наверное, действительно нуждающейся в перемене климата (что у нее три тысячи лишние, что ли?) ленинградке, сделал бы, что может (хотя что уж он такого может?), но как-нибудь по-другому. А тут, хочешь — не хочешь, а надо назвать женой, и она это будет заранее знать, и все это за деньги. Нет, это уж что-то слишком, какое-то безобразие, неприкрытое вроде бы, нетактичность какая-то и к себе и к ней. Хотя сама она этого, может, и не понимает. А может, и понимает, да нужно позарез?