Цербер-Хранитель

Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, он расправил на коленях добытый на дне оврага трофей, уставился на плохо различимый, местами стертый карандашный набросок. Несомненно, это был какой-то зверь. Вероятно, волк, а может быть пес. Все бы было хорошо и нормально, если бы у зверя не было три головы вместо одной. И даже если бы головы было ровно три, с этим фактом можно было бы смириться. Вот у Цербера, к примеру, как раз три башки и было. Тут же совершенно некстати подумалось, что если бы Харон решил завести себе домашнее животное, то предпочтение отдал бы именно Церберу. Что ни говори, а оба они были родом из одного мифа, запросто могли подружиться. Но у зверя, нарисованного на листке бумаги, из всех трех голов, нормальной была лишь одна. На две другие даже смотреть не хотелось. Две другие не имели ни шкуры, ни плоти – клыкастые, оскаленные черепа, как на пики, насаженные на шейные позвонки. Хвост у зверюшки тоже был не совсем традиционный – не привычный лохматый, а длинный и хлесткий, кажется, даже покрытый чешуей. В последнем Мирон был не особо уверен, потому что прошедший недавно ливень сохранил сам рисунок, но не пощадил детали.

Нет, все-таки одну деталь он точно пощадил. Мирон сощурился, поднес листок поближе к глазам, а потом для пущей надежности даже включил в салоне свет. Он изучал эту деталь долго и очень внимательно, а потом удивленно присвистнул, аккуратно сложил свою находку и сунул в карман. Что ни говори, а сон оказался в руку. Вот только вместо ответов на вопросы он загадал Мирону еще одну загадку. Очень любопытную загадку.

Уже включив двигатель, Мирон посмотрел в зеркальце заднего вида. Посмотрел точно так, как тот человек из его сна. И точно так же, как человек из сна, увидел на обочине нечто странное. Словно бы туман решил сгуститься до почти материальной плотности над тем местом, где пару дней назад лежало тело Джейн. При наличии хорошего воображения, в этом туманном сгустке запросто можно было разглядеть вполне конкретные очертания. С воображением у Мирона всегда был полный порядок, а вот с психикой, похоже, назревали кое-какие проблемы. На обочине сидел огромный призрачный пес. Не трехголовый, как на картинке, но страшно на него похожий черепастой, лишенной плоти, шерсти и ушей башкой.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – сказал Мирон шепотом. Был бы он религиозным, обязательно перекрестился бы в надежде, что чудище убоится крестного знамения и сгинет.

Но он не был религиозным, а чудище было бесстрашным. Оно повернулось в его сторону и беззвучно клацнуло огромными призрачными зубами.

– Хорошая собачка, – сказал Мирон, вжимая в пол педаль газа. – Хорошая, хоть и не красавица…

Машина рванула с места, газанула от натуги и, набирая скорость, покатилась по дороге. Мирон не сводил взгляда с зеркальца заднего вида. Черепастая зверюшка подобралась, готовая к прыжку. Мирон поддал газу. Зверюшка сорвалась с места и прямо в прыжке истаяла. До машины она не долетела совсем чуть-чуть.

– Охренеть, – прохрипел Мирон, вцепившись в руль мертвой хваткой. – Закрыл гештальт на свою голову!

Всю дорогу до города он убеждал себя в том, что черепастая псинка ему примерещилась. Может от недосыпа, может от перегруза, а может пора завязывать с кофе на ночь. Он даже начал прощупывать себя на предмет психических заболеваний. Себя прощупывал, семейный анамнез собирал. Ба у него была совершенно нормальной. Нормальнее не придумаешь! Про родителей она тоже ничего такого не рассказывала, даже словечком не обмолвилось, что у кого-то из них были проблемы. А дальше родителей и Ба Мирон никого не знал. Или все-таки знал? Был ли прадед Митя странный? Инженер-новатор, столп общества, душа компании. Соответствовала ли картинка действительности? От Ба Мирон знал, что во время Великой Отечественной дед, тогда еще совсем молодой, почти мальчишка, сражался с фрицами в партизанском отряде. Вроде бы даже выполнял какое-то особое задание подполья. И там же, на задании, он познакомился со своей будущей женой Соней. Это то, что лежало на поверхности. Это то, чем в любой семье было принято гордиться. А что еще? Откуда эта ранняя седина? Почему информация о прошлом прадеда такая скупая и хрестоматийная, словно бы он был не реальным человеком, а персонажем какого-то рассказа? Почему с раннего детства во всех этих рассказах Мирону слышалась если не фальшь, то уж точно недосказанность? Он ведь пытался узнать у Ба побольше про партизанскую молодость прадеда, а Ба всегда рассказывала одно и то же, как будто и сама ничего толком не знала о прошлом своих родителей, как будто они не хотели ни с кем делиться этим прошлым.