Церковь в истории. Статьи по истории Церкви

В любом случае, эти тексты, кажется, подразумевают, что латинские догматы, столь торжественно провозглашенные в прошлом, не должны считаться обладающими бессрочным действием и потому не являются препятствием к единству. Если это действительно так, то авторитет Римской Церкви, прежде столь жестко обязавшей себя этими догматами, также должен рассматриваться в новом свете. Однако каноническое и сакраментальное единство, которое не предполагает разрешения проблем, выросших из этих латинских определений, еще острее поставило бы вопрос о богословском плюрализме в объединенной Церкви. Нет, конечно, ничего нового в том, чтобы некоторые обычаи и учения признать теологуменами, т. е. позициями отдельных богословов, официально не одобренными Церковью. Литургический и богословский плюрализм и неизбежен, и желателен в единой Церкви. Но этот допустимый плюрализм не является самоцелью, и им не следует пользоваться в оправдание вероучительного релятивизма как такового или для прикрытия серьезных вероучительных конфликтов. Теологумены

нельзя навязывать в качестве обязательного учения; всякий имеет право отвергнуть их, если считает ошибочными. Православные, конечно, рассматривали бы латинские догматы как относящиеся к этой категории. Они ведь были не просто признаками плюрализма, но вызывали конфликты в течение многих столетий. Можно ли прийти к единству, не разрешив их в первую очередь?

С проблемой авторитета связан и ряд других вопросов, возникающих в связи с текстами вроде «Anno inneunte» и письма папы кардиналу Виллебрандсу. Тексты эти, несомненно, являются шагом навстречу православию, если они действительно имеют в виду, что латинские средневековые и современные богословские доктрины не обязательны для Востока, потому что восточные «Церкви-сестры» не приняли их. Но если эти доктрины не были поддержаны Востоком, не значит ли это, что к ним нужно относиться по меньшей мере с оговорками также и на Западе? Возможно ли географически ограничить авторитет вероучительных постановлений Лиона, Флоренции, Тридента и I Ватиканского собора? С другой стороны, православные должны бы ощущать некоторую ответственность и за Запад, где эти «догматы» также вызывали конфликты. И наконец, что такое «Восток» и что такое «Запад» в этой последней четверти XX столетия?

Недавнее удивительное изменение атмосферы в отношениях между двумя Церквами и реальные усилия пап Иоанна XXIII и Павла VI понять православных в вопросе о церковном авторитете требуют сбалансированной богословской оценки, которая показала бы, положено ли хотя бы начало в решении вышеуказанных вопросов?

3. Неопределенность нынешнего положения

Вопрос авторитета столетиями стоял в самом центре проблем во взаимоотношениях между Востоком и Западом. Русский богослов-мирянин А.С. Хомяков в середине прошлого столетия определил этот вопрос в выражениях несколько романтически заостренных, но вполне еще пригодных сегодня.

Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос, ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина и в то же время жизнь христианина, внутренняя жизнь его; ибо Бог, Христос, Церковь живут в нем жизнью более действительною, чем сердце, бьющееся в груди его, или кровь, текущая в его жилах; но живут, поскольку он сам живет вселенскою жизнью любви и единства, то есть жизнью Церкви[390].

То главное, в чем Хомяков упрекает Запад, это превращение авторитета во внешнюю власть: в Римской Церкви – магистериум

, в протестантизме – Священное Писание. В обоих случаях, заключает он, «посылки тождественны».

Понятие Хомякова о «внутреннем» знании Истины, независимом от «внешних» критериев и авторитетов, могло бы показаться чисто романтическим субъективизмом, если подходить к нему вне контекста греческого, святоотеческого понимания Бога и человека. Для греческих отцов знание о Боге основывалось на идее общения, преображения и обожения человека, что подразумевает идею «духовных чувств», т. е. исключительно личного опыта общения с живым Богом, опыта, ставшего доступным в сакраментальной, общинной жизни в Теле Христове[391]. Эта гносеология не упраздняет «авторитеты» и «критерии», но преобразует их в несомненно внутренний опыт христианина. Они удостоверяют подлинность, непостижимую для тех, кто прежде не вкусил реальности такого опыта.