Церковь в истории. Статьи по истории Церкви

Дворник показывает[385], что на Западе собор 879–880 гг. признавался если не Вселенским, то по крайней мере сведущим и авторитетным, утвержденным Римом. Считалось, что он восстановил церковное единство, отменив решения предыдущего, «Игнатиевского» собора (869–870), свергнувшего Фотия[386]. Только в конце XI в. григорианская реформа восстановила авторитет «Игнатиевского» собора. В его

деяниях находили предтечу григорианских реформ, ибо, как казалось, этот собор подтвердил превосходство папы над византийским патриархом и гражданской властью императоров. Однако между 880 и 1100 гг., в течение более чем двух столетий, и Восток и Запад, несмотря на все иные разделявшие их различия, признавали законность соглашения 880 г. между Иоанном VIII и патриархом Фотием, заключенного в Святой Софии.

Запоздалое включение собора 869–870 гг. в список «Вселенских», несомненно, оказывается проблемой для представлений о римском первенстве. Можно ли согласовать это первенство со столь очевидной непоследовательностью? Интересно, однако, что по крайней мере один раз вопрос этот был благополучно обойден. На четвертом и пятом заседаниях собора в Ферраре, 20 октября 1438 г. кардинал Чезарини и Андрей Родосский, главные представители латинской стороны, прибегли к авторитету «Восьмого собора», подразумевая «Игнатиевский» собор 869–870 г. Им пришлось немедленно столкнуться с резким non possumus свт. Марка Эфесского, греческого представителя, который настойчиво сослался на отмену этого собора папой Иоанном VIII[387]

. Общим согласием щекотливый вопрос этот был погребен, и Ферраро-Флорентийский собор стал «восьмым». Таким образом, латинская сторона безоговорочно признала возврат к положению, предшествовавшему григорианской реформе.

А теперь я подхожу к мысли, которая, по моему мнению, могла бы стать определяющей в решении проблемы авторитета между Римом и православием: можно ли в наше время обоюдно признать «Фотиевский» собор 879–880 гг. «Вселенским»?

Акт такого рода, конечно, был бы гораздо перспективнее, чем чисто символическое «снятие анафематствований» 1054 г. Он подразумевал бы возврат к положению, существовавшему более двух столетий. Со стороны православных он потребовал бы согласия всех Поместных православных Церквей; он означал бы, что уния действительно основана на тождестве веры, выраженной в общем Символе. Для традиционалистски мыслящего Рима он был бы не отречением от первенства, а возвращением к ситуации, санкционированной предшественником нынешнего папы.

Природа раскола такова, что символических жестов и церемониальных встреч совершенно недостаточно, чтобы преодолеть существующее разделение. Необходимо единство сознания и основополагающее соглашение об институциональных формах единства. Собор 879–880 гг. дал то и другое.

2. Что случилось в шестидесятые годы?

Мы рассказали о различных заявлениях и встречах между патриархом Константинопольским и папой, происходивших в шестидесятые годы и носивших, по сути, символический

характер. Но всякий символ поддается ложному истолкованию. Говорилось, например, что парадность встреч и неопределенность документов создавали ошибочное представление, будто бы уния состоится уже совсем скоро и что вероучительные препятствия существуют только в умах немногих реакционных богословов. Говорилось также, что церковная дипломатия, подготовившая и осуществившая встречи, имела целью создать ложный образ православного «папства», параллельного римскому; нужно сказать, что плохо информированная западная публика могла иногда подумать, что Вселенский патриарх действительно является эквивалентом папы на Востоке. С православной стороны утешались тем, что патриарх не был уполномочен каким-либо всеправославным мандатом и что он говорил и действовал не от имени всей Церкви.

Было бы, однако, досадно, если бы эта временами оправданная критика папской и патриаршей дипломатии совершенно обесценила реальное значение некоторых жестов и слов. Эти события еще могут привести к последствиям, выходящим за пределы наших непосредственных реакций. Было бы, например, невозможно даже подумать о согласованном принятии собора 879–880 гг., если бы нам не сопутствовала атмосфера, созданная II Ватиканским собором и встречами между Павлом VI и патриархом Афинагором.

Две реальности заслуживают особого внимания, потому что они непосредственно касаются центрального вопроса авторитета.