Цезарь

Потом подсчитали голоса. Было подано тринадцать голосов за оправдание обвиняемого и тридцать восемь за обвинительный приговор.

Тогда квезитор Домиций поднялся и с видом скорбным и торжественным разорвал на себе тогу в знак траура; и затем произнес в полнейшей тишине:

– Судьи приняли решение, что Милон заслуживает изгнания, и что его имущество должно быть распродано; в связи с этим мы объявляем о лишении его воды и огня.

Когда он умолк, Форум взорвался громкими криками радости и яростным хлопаньем ладоней. Это клодианцы отмечали свою победу.

Тогда квезитор закрыл заседание и обратился к судьям:

– Вы можете расходиться.

Красс задержался одним из последних и попросил разрешения взглянуть на таблички. – Они должны были выставляться на всеобщее обозрение, с тем, чтобы каждый гражданин мог убедиться, что подсчет голосов был верным; тем более, что подпись на этих табличках не ставилась, и они не могли никого скомпрометировать.

Но у Красса были свои соображения; подкупленным им судьям он раздал таблички, покрытые красным воском, тогда как на остальных воск был естественного цвета; таким образом, он мог узнать, кто из судей сдержал слово, а кто украл его деньги.

А Милон в тот же самый вечер покинул Рим и уехал в Марсель. Там ему вручили речь Цицерона, переписанную набело его секретарями. Он прочитал ее, когда возлежал за столом и ел барабулек. Прочитав ее, он глубоко вздохнул и просто ответил знаменитому оратору:

«Если бы Цицерон говорил так, как он написал, Анний Милон не ел бы сейчас барабулек в Марселе».

Глава 37

Мы уже говорили, что миллионы Габиния не давали Крассу заснуть.

В самом деле, Габиний воротился в Рим, обобрав Иудею и Египет. Он хотел даже отправиться в Ктесифон и Селевкию, и обобрать и их тоже; но всадники, разозлившись, что он все забрал себе и ничего не оставил им, написали Цицерону.

Цицерон, всегда готовый кого-нибудь обвинить, обвинил Габиния.

На этот раз он несколько поторопился.

Габиний был человеком Помпея, и вполне может быть, что воровал он не только для себя.

Помпей пошел к Цицерону, стал убеждать его, что тот ошибся, что Габиний – честнейший человек в мире, и что вместо того, чтобы обвинять Габиния, он должен был бы выступать в его защиту.

Цицерон понял, что он сделал что-то не то, и поспешил вернуться к исходному положению. Но он не пытался убедить себя, что поступил честно; он не пытался убедить в этом даже своих друзей. Взгляните на его письма; он стонет и жалуется на свое ремесло, он пытается иногда шутить, он надеется к этому привыкнуть.

– Ну что ж! – говорит он, – я постараюсь; желудок грубеет (stomachus concalluit).

Итак, этот великолепный кусок мира, Ктесифон и Селевкию, ушедший из рук Габиния, страстно желал получить Красс; вот только это желание застилало ему глаза и мешало видеть опасность.

Он знал только по слухам и по тому, что видел Помпей, какой ужасной была эта скифская конница, которая, как у современных мамлюков, набиралась из купленных рабов, которая кочевала по северной Азии, по империи Селевкидов, и которая присоединила к этой империи Месопотамию, Вавилонию, Мидию, Атропатену, Сузианию, Персиду, Гирканию и еще бог знает что!

Эта монархия, главным образом феодальная, была основана Арсаком за двести пятьдесят лет до Рождества Христова, и в то время, где мы с вами находимся, ею правил царь Ород I.

Но что было достоверно известно, так это то, что парфяне были страшными противниками: они все были покрыты железом с ног до головы, и люди, и лошади; их оружием были стрелы, опаснее которых еще не видывали, – убийственные в атаке и, возможно, еще более убийственные при отступлении, потому что они продолжали выпускать их, убегая, через левое плечо.

В момент отъезда Красс написал Цезарю, чтобы попросить у него обратно своего сына, который служил тогда под его началом. Цезарь ответил Крассу, что он не только пришлет ему сына, но и даст ему в сопровождение тысячу отборной конницы и корпус галлов, которые, как он обещал, были первейшими солдатами в мире после римлян, а иногда даже и превосходили их.

Таков был Цезарь: занятый тяжелейшей войной, он посылал каждый год в Рим по пять или шесть миллионов, чтобы поддерживать там свою популярность, и предоставлял два легиона Помпею и три тысячи человек Крассу.

Когда Красс уже собрался выступить из Рима, вспыхнул бунт. Катон громогласно осуждал войну с Парфией.

– С какой стати, – говорил он, – Рим станет искать ссоры с народом, который ни в чем не вредит ему, и с которым существуют соглашения?

Народный трибун Атей придерживался того же мнения, что и Катон. Он заявил, что не позволит Крассу уйти. Красс, увидев эти волнения в Риме, испугался; он пошел к Помпею. Он попросил Помпея проводить его за границы города и защитить его своим влиянием и популярностью.