Цикада и сверчок (сборник)

– Нет, мы не проиграли, мы не проиграли! – зло закричал Харуми. Он что-то тихо скомандовал, и тут на счет «раз, два, три!» пятеро мальчишек разом налегли на край повозки.

Схватившиеся за оглоблю руки Юрико резко дернулись вверх, от толчка она разжала пальцы и отпустила оглоблю, а саму ее вытолкнуло вверх, подол чудесного платья задрался, словно от порыва ветра. Юрико шлепнулась на землю. Она мгновенно расправила подол и тут же свернулась калачиком, закрыв лицо широкими рукавами. Юрико плакала, лежа на земле.

К счастью, больше никто из девочек не пострадал.

Испуганные ребята подбежали к Юрико. Харуми подошел только затем, чтобы убедиться – это была действительно Юрико. Он сказал:

– Вот плакса! Все девчонки такие. Чуть что – и реветь.

Юрико тут же поднялась и, не отнимая рукава от лица, произнесла слабым прерывающимся голосом:

– Ну ты, я тебе обещаю! Я все отцу скажу. Мамочка мне говорила, с этим Харуми, у него такая семья, не смей играть с ним. А ты, Тацуо, подлец, подлец!

Сказав так, она побежала к своему дому, в котором смешались архитектурные стили Японии и Европы, уткнулась лицом в калитку. Плечи ее подрагивали.

– Что ты сказала? Да твоя семья – деревенщина. А я твоего папашу и знать-то не желаю.

После этих слов Харуми стал подбадривать ребят, предлагая покачаться или же поиграть во что-нибудь еще. Но и на Тацуо, и на других ребят подействовали слезы Юрико, и они вспомнили, что пора возвращаться домой.

Харуми состроил постную рожу. И тут ему, видно, стало жаль Юрико, которая по-прежнему стояла у калитки, не делая попытки открыть ее. Он подбежал к ней, хотел сказать ей что-то на ухо, но она крутила шеей, отворачивалась, он же приобнял ее, все хотел, чтобы она выслушала его.

Наконец Юрико кивнула ему, взглянула в глаза, робко улыбнулась, еще раз кивнула. Потом они вместе пошли к повозке. На сей раз Тацуо, Харуми, Юрико и еще одна девочка сели вместе, а на другой стороне повозки обосновалось шестеро малышей. Тацуо и Харуми обнимали Юрико за плечи. Игра продолжалась.

Минут через пять крупные капли дождя затанцевали по листьям сакуры, упали на землю, забарабанили по повозке. Дети и не заметили, как сгустились тучи.

– Ого! Ночь уже. И холодно стало. Промокнем, промокнем!

– Ну и пусть дождь, ну и пусть промокнем!

Юрико хотела было подняться, но мальчишки придавили ее за плечи, не давая уйти. Раз-два, раз-два – качались они, убыстряя темп.

– Не хочу больше играть, не хочу. Я замерзла, я рассержусь.

Темень заволакивала город.

– Промокнем, пошли домой! – закричал Харуми. Он подпрыгнул, и тут же все мальчишки разбежались в стороны.

– Так нечестно! – закричала Юрико, оставшаяся сидеть на повозке, которую поливал и поливал дождь.

[1923]

Солнечный свет

Двадцать четвертая осень моей жизни ознаменовалась тем, что в приморской гостинице я встретил девушку. Мы понравились друг другу.

Не наклоняя головы, она закрылась рукавом своего кимоно.

Видя это, я в который раз подумал, что мне следует избавиться от своей дурной привычки.

«Все равно я тебя вижу».

«Но не всю же».

Ее голос был нежен и игрив. Мне полегчало.

– Что-нибудь не так?

– Нет, все в порядке. Правда, все в порядке.

Она опустила рукав – ее напряженное лицо говорило о некотором усилии, которое понадобилось ей, чтобы встретиться со мной глазами. Я отвернулся. Передо мной был океан.

У меня была дурацкая привычка: смотреть человеку прямо в глаза. Многие ощущали от этого неудобство. Я и хотел бы избавиться от этой манеры, но мне становилось не по себе, если я не видел лицо собеседника. Но мне всякий раз делалось ужасно стыдно, когда я обнаруживал, что мое обыкновение осталось при мне. Я оправдывался тем, что эта привычка выработалась, наверное, после того, как родители умерли, и мне пришлось жить у чужих – и потому я только и делал, что пытался понять, чем грозят мне эти незнакомые лица.

Однажды я углубился в размышления о том, когда же все-таки появилась у меня эта привычка. То ли тогда, когда я еще жил у себя дома, то ли тогда, когда мне уже пришлось жить у людей. Найти ответ я не смог.

Я отвернулся от девушки. Океанский берег был освещен осенним солнцем. Этот свет пробудил во мне детские воспоминания.

После смерти родителей я прожил вместе с дедом в деревне почти десять лет. Дед был слепым. Многие годы подряд он сидел в одной и той же комнате, на одном и том же месте. Перед ним стояла жаровня с углями – он мерз. Дед сидел, обратившись лицом к востоку. Постепенно разворачивался к югу. И никогда – к северу. После того, как я обратил внимание на манеру деда поворачиваться только в одном направлении, я ощутил настоящее беспокойство. Я просиживал рядом с дедом часами, но никогда не видел, чтобы он повернулся к северу. Словно электрическая кукла, которой положено через каждые пять минут поворачиваться только направо, дед смотрел только на юг. Это было немного скучно и немного жутко. Юг – это свет. И даже слепому юг кажется чуть светлее. Так мне казалось.

Потом я забыл о деде, а сейчас вспомнил снова – как он поворачивался к солнцу.