Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого

Когда двадцать лет спустя эта первая волна отчаявшегося скептицизма – деконструктивистская фаза

постмодернизма – изжила себя, левые академики несколько воспряли духом и приступили к поискам более позитивных и применимых на практике форм Теории, попытавшись соорудить что-нибудь из двух ключевых постмодернистских принципов и четырех сюжетов. Таким образом, постмодернистская Теория превратилась во множественные прикладные постмодернистские Теории. Постколониализм представлял собой попытки реконструировать разнообразные представления Востока о самом себе (хотя Бхабха и Спивак были крайне пессимистичны на этот счет) и спасти «Другого» от Запада, преимущественно разнося в пух и прах последний. Убежденность квир-Теории в том, что все категории являются социальными конструктами и перформативами, породило свой тип активизма. Продолжая деконструировать категории, размывать границы и считать все вокруг текучим и неустойчивым, квир-Теория стремилась «освободить» людей, которые не вписываются в категории пола, гендера и сексуальности, от связанных с ними ожиданий. Поскольку истоки критической расовой Теории лежали в правоведении, она была более конкретной и применимой на практике. Однако, обратившись к черному феминизму, она породила концепцию интерсекциональности, которая в итоге стала доминировать в феминистской среде. Прежде всего интерсекциональный феминизм стремился к расширению прав и возможностей женщин при помощи политики идентичности и коллективных действий, что во многом определяет текущие культурные настроения в обществе. Существенно опираясь на квир-Теорию, исследования инвалидности и новоявленные исследования человеческой полноты произвели на свет несколько насквозь пропитанных Теорией работ, но их подход и предпосылки были довольно прямолинейны – выставлять медицинскую науку социальным конструктом, а также воинственно защищать и восхвалять идентичность инвалидов и полных людей. Таким образом, к 1990-м произошел прикладной постмодернистский поворот, сделавший постмодернистскую Теорию практикой и сместивший фокус внимания на политику идентичности и идентичность в целом.

В ходе своего развития в рамках различных форм исследований идентичности в конце 1990-х и 2000-х годах – таких как гендерные исследования, исследования сексуальности и этнические исследования – эти Теории все больше сближались в своих целях, становясь интерсекциональными. К середине 2000-х, изучая одну из ключевых тем – пол, гендерную идентичность, расу, сексуальность, иммиграционный статус, индигенность, колониальный статус, инвалидность, религию или человеческий вес, – стало необходимо брать в расчет и все остальные. Хотя академики могли – и до сих пор могут – иметь определенные приоритеты, смешений и слияний становилось все больше. В результате возникла общая форма академических исследований, уделяющая внимание «маргинализированным группам» и множественным системам власти и привилегий.

В списке интерсекциональных идентичностей удивительным образом отсутствует всякое значимое упоминание об экономическом классе – эта составляющая игнорируется почти полностью. Традиционных марксистов можно критиковать за чрезмерную увлеченность экономическим классом как ключевым общественным фактором, из-за чего они подчас упускали из виду или недооценивали другие оси угнетения, в частности угнетение женщин и сексуальных меньшинств. Феминистскому движению начала 1970-х и последовавшему вслед за ним движению за права геев удалось успешно разбавить эту зацикленность на классе. Однако в настоящее время экономический класс упоминается разве что в «интерсекциональной» связке с другими формами маргинализированной идентичности. Поэтому неудивительно, что представители рабочего класса и малообеспеченных слоев населения зачастую чувствуют себя отчужденными от современных левых, которые, как справедливо подмечают марксисты, весьма озабочены буржуазными проблемами. Крайне иронично, что движение, претендующее на проблематизацию всех источников привилегий, возглавляют высокообразованные исследователи и активисты, представители верхушки среднего класса, которые не замечают собственного привилегированного статуса в обществе.

По мере того как разнообразные маргинализированные группы объединялись в единое целое, а многочисленные течения мысли образовывали общий пул схожих, пусть и соперничающих друг с другом идей, уверенность академических исследователей и активистов в основополагающих предпосылках Социальной Справедливости все больше укреплялась. К началу 2010-х годов двусмысленность и неопределенность, до того момента характеризовавшие постмодернизм, почти полностью исчезли, равно как и непроницаемый, малопонятный язык, который Алан Сокал[453]

и Жан Брикмон[454] в середине 1990-х окрестили «модной чепухой»[455]. Сохраняя некоторую специфику, к 2010-м годам этот язык стал гораздо вразумительнее. Слова стали сильнее, убедительнее.