Цирк в пространстве культуры

Пиры, которые играют такую видную роль в Олимпиях, носят здесь форму всенародных угощений за счет того, кто дает игры; сперва тотем разрывают и едят, затем разрывание составляет отдельное представление, а еда поставляется магистратом. Но акты еды, под видом угощения или подарков публике, входят в органический состав сценических представлений. И вот рабы обносят зрителей огромными корзинами даровой еды и напитков, кроме того, во время игр зрителям бросают плоды, орехи, ягоды и жареную птицу, и во дворце императора накрываются столы с едой и вином, за которыми император ест со всем народом; если же праздники продолжаются несколько дней, один из них отдается сплошь еде. Отсюда тесная и исконная увязка «хлеба и зрелищ», которая вызывает традиционную ассоциацию раздачи еды со сценическими состязаниями; и недаром магистрат, уклонявшийся от постановки зрелищ, должен был, в виде штрафа, доставлять большое количество хлеба[504].

Кроме того, Фрейденберг обращает внимание на то, что в античном сатириконе мотивы борьбы со смертью и еды идут рядом. Так, в близкой сатирикону «Алкесте» Еврипида одной из первых сцен была сцена прожорливости Геракла. Он объедался прямо на сцене, на глазах у зрителей, после чего бился врукопашную с Танатосом-смертью и освобождал из смертного плена Алкесту. Описанный Бартэном Ганс Рерль подобен исполнителю роли Геракла. Он предстает перед рассказчиком так, словно уже находится на манеже-сцене, и показывает своему гостю представление-до-представления, обнаруживая также явное сходство с народными изображениями «Гаргантюа» Рабле. По свидетельствам Дмитрия Ровинского, одно из таких изображений попало в XVII веке из Франции в Россию; в лубке герой превратился в «Славного объядалу и веселого подпивалу». Среди русских народных картинок, собранных и изданных Ровинским, имеется изображение как Гаргантюа, так и русского обжоры; оба изображения сопровождаются текстами. Хотя русская картинка буквально копирует французский оригинал, текст русского лубка вполне самостоятелен: «…в один раз четверть вина выпиваю, пудовым хлебом заедаю. Быка почитаю за теленка, козла за ягненка; цыплят, кур, гусей и поросят употребляю для потехи – грызу их, как орехи…»[505] Гаргантюа был затем транспонирован и в английскую народную поэзию – как Робин-Бобин, проглотивший корову, теленка, полтора мясника, церковь с колокольней, священника и всех прихожан:

Лубок «Славной объядала и веселой подпивала», скопированный с французского изображения Гаргантюа XVII в.

He ate a cow, he ate a calf,He ate a butcher and a half;He ate a church, he ate a steeple,He ate the priest, and the people.

В имени Робин-Бобин скрыта анаграмма имени Гаргантюа; Робин-Бобин – неполная рекомбинация звуков исходного ономастического прототипа. Интересно, что Самуил Маршак, переведя этот шуточный текст на русский язык, добавил в него несколько отсутствующих в оригинале деталей:

Робин-БобинКое-какПодкрепился

Натощак:Съел теленка утром рано,Двух овечек и барана,Съел корову целикомИ прилавок с мясником,

Сотню жаворонков в тестеИ коня с телегой вместе,Пять церквей и колоколен,Да ещё и недоволен![506]

Эту же песенку перевел Корней Чуковский, сделав из нее детскую дразнилку. Робин-Бобин приобрел у Чуковского еще одну ономастическую составляющую – Барабек, которая являет собой все ту же неполную рекомбинацию звуков имени Гаргантюа, что и Робин-Бобин: