Цирцея

Режь. Начинай над хвостом, чтобы яд не вытек.

Он говорил спокойно, словно фрукт предлагал нарезать. Мне было дурно, голова еще кружилась. Я смотрела на это тело, нежное, как изнанка запястья, без единой отметины. Вонзить в него нож казалось невообразимым – будто в горло младенца.

– Как ты позволяешь такое? – не верила я. – Это шутка, должно быть. Я могу весь мир отравить столь сильным ядом. Зевсу могу грозить.

Мир, о котором ты говоришь, для меня ничто. Ты победила, так бери награду. Режь.

Голос его не жестким был и не мягким, но стегал подобно плети. Вода давила на меня, бесконечная ночь необозримых глубин простиралась вокруг. Его мягкая плоть, гладкая, серая, замерла передо мной в ожидании. А я все не двигалась с места.

Ты собиралась отвоевать у меня это. И не берешь, когда сам отдаю?

Нутро мое выворачивало.

– Прошу, не заставляй меня это делать.

Не заставлять? Дитя, ты сама ко мне пришла.

Я сжимала рукоять ножа, но ее не чувствовала. Ничего не чувствовала. Сын мой казался далеким, как небо. Я занесла клинок, коснулась острием кожи Тригона. Она надорвалась легко и неровно, как лепесток. Хлынул золотой ихор, окутал мои руки. Я думала, помню, что подписала себе приговор, конечно. Сколько хочешь заклинаний могу теперь создать, сколько хочешь волшебных копий. Все равно остаток дней своих проведу, наблюдая, как истекает кровью это существо.

Последний лоскут кожи разошелся. И хвост остался у меня в руке. Он почти ничего не весил и теперь, вблизи, казался почти радужным.

– Благодарю тебя, – сказала я, но слова мои были как воздух.

Я ощущала, как движутся течения. Песчинки перешептывались друг с другом. Он взмахивал крыльями. Облачка его золотистой крови мерцали во тьме. Под моими ногами лежали тысячелетние кости. Ни минуты больше не вынесу этот мир, подумала я.

Так создай другой, дитя.

Он бесшумно уплыл во тьму, оставив за собой золотой шлейф.

* * *

Путь наверх со смертью в руке был долог. Ни одного живого существа я не видела, даже издали. Прежде они меня невзлюбили, а теперь спасались бегством. Когда я вышла на берег, занималась заря, а значит, времени на отдых не осталось. Я направилась в пещеру, отыскала служившую Телегону копьем жердь. Все еще трясущимися руками размотала шнурок, крепивший нож к ее концу. Постояла немного, оглядывая искривленный ствол и раздумывая, не подыскать ли новое древко. Но Телегон упражнялся с этим, приспособился к его форме и прочему, и я решила, что надежнее оставить так.

Я осторожно взяла шип за основание. Он весь покрылся какой-то прозрачной жидкостью. Шнуром и заклинаниями я закрепила его на конце жерди, а сверху надела кожаный чехол, заколдованный с помощью моли, защищавший от яда.

Телегон спал – лицо его разгладилось, щеки порозовели. Я стояла, смотрела на него, и он наконец проснулся. Вскочил, покосился на меня:

– Это что?

– Защита. Кроме древка, ни к чему не прикасайся. Малейшая царапина – для человека смерть и мука для бога. Всегда держи его в чехле. Это только для Афины или на случай крайней опасности. А после копье должно вернуться ко мне.

Он был неустрашим, как и всегда. Без колебаний протянул руку, обхватил древко.

– Легче бронзы. Что это?

– Хвост Тригона.

Истории о чудовищах Телегон всегда любил особенно. Он уставился на меня.

– Тригона? – Голос его исполнился восторга. – Ты забрала у него хвост?

– Нет. Он отдал сам, и не просто так. – Я вспомнила золотую кровь, окрасившую океанские глубины. – Возьми его и живи.

Телегон встал передо мной на колени, глядя в пол.

– Мама, – начал он. – Богиня…

Я приложила пальцы к его губам.

– Не надо. – Я подняла его. Он был с меня ростом. – Не начинай теперь. Тебе это не идет, да и мне тоже.

Он улыбнулся. Мы сели за стол, съели приготовленный мной завтрак, потом снарядили лодку, нагрузили ее дарами и припасами, оттащили к воде. Лицо его сияло ярче с каждой минутой, ноги едва касались земли. Я обняла его на прощание, он не противился. Сказал:

– Я передам Одиссею твой привет. Я столько историй привезу, мама, что ты и поверить не сможешь во все. И столько подарков, что ты за ними палубы не разглядишь.

Я кивнула, коснулась его лица, а потом он вышел в море и в самом деле махал мне рукой, пока не скрылся из виду.

Глава двадцать первая

В том году зимние шторма начались рано. Пошел колючий дождь, который землю, казалось, едва смачивал. Потом налетел обдирающий ветер, в один день сорвал листья с деревьев.

Одна на острове я не оставалась уже… не знаю сколько. Столетие? Два? Я думала, когда он уедет, займусь всем тем, что откладывала шестнадцать лет. Буду творить заклинания с утра до ночи, выкапывать корешки, забыв о еде, собирать ивовые прутья и плести корзины, да столько, чтоб громоздились до самого потолка. Безмятежные дни потекут один за другим. Дни покоя.