Цицерон

Существуют подлинные письма Брута. Казалось бы, можно ликовать. Наконец-то мы услышим голос Брута. Наконец этот неясный образ оденется плотью! Увы! Эти послания так холодны и риторичны, что больше походят не на письма живого человека, а на прописи для прилежных учеников. Некоторые ученые даже сочли письма Брута античными школьными сочинениями по риторике, в которых ученики по заданию учителя писали от имени великого человека древности^{70}. Но, видимо, это не так. Сейчас признано, что это действительно письма Брута. Значит, опять все наши попытки заглянуть в душу этого человека кончаются неудачей. Словно отполированное зеркало, между нами встает холодная риторика. В этой книге я не буду даже пытаться разрешить загадку этого человека. Я просто сообщу о нем некоторые факты, непосредственно связанные с жизнью моего героя.

Брут происходил из неблагополучной семьи^{71}. Отец погиб во время гражданской войны, когда сын был совсем ребенком. Мать Сервилия имела дурную славу. Она была женщиной развратной — весь Рим был полон рассказами о ее скандальных похождениях. В то же время это была чрезвычайно практичная особа, занимавшаяся всякого рода денежными спекуляциями. В молодости она была любовницей Цезаря. С тех пор она присосалась к нему как пиявка и всю жизнь тянула из него деньги. Ясно, что у такой женщины, с головой погруженной в амурные похождения и коммерческие аферы, не хватало времени заниматься сыном. Она подбросила его Катону, своему младшему брату. Так Брут попал в дом своего дяди. Катон поразил его. Судя по тому, с каким благоговейным, почти набожным чувством Цицерон произносит при нем имя Катона, дядя казался Бруту каким-то полубогом. Он сделался его героем, идеалом, мальчик мечтал стать таким, как Катон. «Никому из римлян Брут не подражал с таким рвением, как этому человеку», — говорит его биограф Плутарх (Brut., 2).

А автор «Жизни прославленных мужей», своего рода краткого энциклопедического словаря Античности, пишет: «Марк Брут, подражатель (imitator) своего дяди Катона»

(De vir. illustr., 82, 1). Эти два человека — мать и дядя — определили его молодость.

Прежде всего Катон заронил в душу Брута восторженную любовь к эллинским искусствам. Брут ни на минуту не расставался с дядиным любимцем Платоном. Подобно многим молодым римлянам, он отправился учиться в Афины. У него были прекрасная память, ясная голова, и он легко все схватывал. Наставники им восхищались и сулили ему блестящее будущее. Брут стал писать. Писал он и стихи, и прозаические сочинения. И все у него получалось хорошо, хотя он не стал ни поэтом, как Катулл, ни писателем, как Цицерон. Однако более всего Брут мечтал, конечно, об ораторской славе. Но в отличие от многих своих сверстников, он не хотел учиться у Цицерона. Ему даже вовсе не нравились его речи. Его страстное напряжение, желание вызвать слезы у слушателей претили Бруту. Он говорил, что речи Цицерона недостаточно мужественны. Он решил подражать благородной простоте и лаконизму Демосфена и отвергал новомодные украшения и фигуры красноречия. Но у Демосфена, говорит Цицерон, был жар. Жара у Брута не было. Он, по словам Тацита, часто бывал вял. Цицерону его речи казались холодными. Он пишет о Бруте и подобных ему учениках Демосфена (в Риме их называли аттиками

). «Когда предстояло выступать Демосфену, то вся Греция стекалась послушать его! А когда говорят наши аттики, то от них разбегаются не только посторонние слушатели (что уже печально), но собственные друзья-помощники» (Тас. Dial., 16; 21; Cic. Brut., 289). После убийства Цезаря Брут прислал Цицерону свою программную речь и просил, не стесняясь, править. Делать этого я не стал, говорит Цицерон, я знаю, как самолюбивы молодые ораторы. Впрочем, продолжает он, речь Брута и впрямь очень хороша — умна, изящна, но «если бы сочинял ее я, то вложил бы больше жара… Если ты припомнишь молнии Демосфена, то поймешь, что можно говорить с необыкновенной силой, хотя вполне по-аттически» (Att., XV, Ia, 2).