После поразительно плодотворного периода 1400–1550 годов (возможно, это иллюзия, порожденная резким усовершенствованием источников), после плодотворного периода Ренессанса, понимаемого в широком смысле, по-итальянски, напоминающего техническую весну Европы времен революции XII века, с 1070—1080-х по 1250 год, после такого Ренессанса долгий XVII век, парадоксально захватывающий часть XVI века, с 1550 по 1700 год, — может показаться довольно тусклым. Действительно в этой области, как и во всех других, за исключением сферы чистой мысли и мысли научной, в которой, как и в VI веке до P. X., наблюдается самый плодотворный период в человеческой истории, XVII век ассимилирует, консолидирует, делает выводы, отвечает, осваивает, хотелось бы сказать, осуществляет. В XVII веке технические изобретения Ренессанса, представляющие собой эскизы нескольких инженеров-поэтов, созданных в качестве курьеза ради удовольствия правителей, переходят в практический план действительного, конкретного, продуктивного. В той мере, в которой распространение техники и эстафета лидера в сфере инноваций переходит от Северной Италии, использовавшей фундаментальные технические изобретения немецкого XV века, к Голландии, XVII век вводит технику в экономику. Все это, очевидно, оставило незначительный след, или, точнее, все это не является областью квантитативной истории. История техники может быть лишь историей квалитативной. Однако проблемы распространения, основные для XVII века и занимающие нас, — это проблемы из области экономической квантитативной истории, в сущности не реализуемой по XVII веку. Возможно, поэтому обычно мы, не вполне отдавая себе отчет, проходим мимо крупных технических новаций XVII века. Потому что наука и философия, математика и онтология затмевают — и это справедливо — скромные подвижки крупнейшего века величины и сущности, потому что XVIII век снова исполнился надеждами, пока после 1770 года окончательно не слился с английской технической революцией, которая и есть единственная революция XVIII века, а не то возбуждение простолюдинов, которое от Бастилии до садов Тюильри, затем от Вальми до Аустерлица, Байлена и Москвы небезуспешно пыталось сбросить Францию и континентальную Европу с рубежей эволюции.
Возьмем, к примеру, стекло. По-видимому, основное в техническом плане было достигнуто в 1450–1550 годы. Это убедительно доказал Бертран Жиль. Сода постепенно заменила поташ. Как следствие, стекло сделалось легкоплавким, «удобным в работе, равномерным, бесцветным, и, — уточняет Бертран Жиль, — стало возможно делать его более тонким и более чистым».
Во 2-й пол. XV века появилась новая разновидность: венецианское стекло, хрусталь, силикатно-щелочное стекло (силикат поташа и извести, который много позже будет заменен силикатом поташа и свинца). Решительный прогресс осуществился в Венеции, благодаря тессинским кремням и превосходству импортированного с Востока сырья, «соде из Египта и Сирии, произведенной путем сжигания особой травы