Цивилизация средневекового Запада

Но чаще общество мыслилось в противостоянии двух групп: в определенной перспективе ими могли быть клирики и миряне, если же речь шла лишь о светском обществе, то — сильные и слабые, большие и меньшие, богатые и бедные, с юридической точки зрения говорилось о свободных и несвободных. Очевидно, что эта дуалистическая схема соответствовала упрощению социальных категорий Раннего Средневековья: меньшинство монополизировало функции духовного, политического и экономического управления, масса подчинялась. Забота о нюансах или использование трехчастной схемы могла в редких случаях отражать особенности мышления классификатора, предпочитавшего троичность (подобно тому как в наших школах сочинения принято делить непременно на три части). Так, например, у Рауля Глабера между большими и меньшими появлялись еще и «средние» (mediocres). Но что в реальности отражала эта риторическая трехчастность?

Трехчастность функциональная, появившаяся около тысячного года, была совсем иного рода. Она соответствовала религиозной, военной и экономической функциям и характеризовала определенную стадию эволюции примитивных обществ — возможно, и не только индоевропейских. В текстах вроде притчи Эадмера Кентерберийского и в животном символизме иных обществ можно было бы найти если не прямую преемственность, то хотя бы сходство, не оставляющее сомнений в родстве социальных представлений Средневековья с представлениями иных, более примитивных обществ. Э. Бенвенист подчеркивает, что в аграрных очистительных обрядах (suovetaurilia) греко-италийских культов обнаруживаются соответствия: свинья — Теллус, баран — Юпитер, бык — Марс. Л. Гершель соединяет в мышлении и в жреческой практике Древнего Рима человека, коня и быка с тремя функциональными ценностями — верховной властью, воинской доблестью и хозяйственным процветанием, а Ж. Дюмезиль указывает на символическое значение орла Юпитера, волчицы Марса и свиньи богинь земли и плодородия. Овцы, быки и собаки Эадмера были, таким образом, средневековым воплощением животного символизма трехчастного общества.

Но что же означает эта функциональная трехчастность и каковы отношения между этими тремя функциями, точнее, между представляющими их классами? Трехчастная схема символизировала социальную гармонию (наподобие апологии Менения Агриппы «Желудок и части тела»), в образной форме нейтрализовала борьбу классов, мистифицируя народ. Очевидно, что трехчастная схема призвана закрепить подчиненность трудящихся (экономического класса производителей) двум другим классам, но она также делает воинов защитниками церкви и религии, подчиняя их тем самым священникам. Закрепление этой схемы можно рассматривать как эпизод в древнем соперничестве воинов и колдунов — одновременно с григорианской реформой разворачивалась борьба империи и папства. Тогда же слагались жесты, ставшие литературной ареной борьбы класса духовенства с военным классом, совсем как «Илиада», свидетельствовавшая о борьбе воинской доблести с шаманической силой, что блестяще показал В. Т. Абаев применительно к эпизоду с Троянским конем. Обратим внимание на дистанцию, разделившую Роланда и Ланселота, — то, что именуют христианизацией рыцарского идеала, было, в сущности, победой священной власти над воинской силой. У Роланда есть классовая мораль — он думает о своем линьяже, о своем короле, о своей родине. От святого в нем разве только то, что он сам послужил моделью для образа святого своей эпохи, понимаемого в XI — XII вв. как «воин Христов». Но весь артуровский цикл увенчивается триумфом первой функции над второй. Уже в произведениях Кретьена де Труа в результате эволюции Персеваля зыбкое равновесие между «духовным» и «рыцарским» завершается поисками Грааля и преображением рыцаря, видением Великой пятницы. Смерть Артура в эпилоге цикла означала закат воинства: меч Эскалибур, символический инструмент военного класса, брошен королем в озеро, а Ланселот становится своего рода святым. Шаманическая власть, правда в сильно очищенном виде, поглотила воинскую доблесть.

С другой стороны, уместен вопрос, совпадает ли третья категория «работающих» («laboratores») со всеми производителями, все ли крестьяне представляют эту хозяйственную производительную функцию?