Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории

Еще раньше эта презумпция была спародирована М.А. Булгаковым в «Мастере и Маргарите» [1984]. Целую неделю в Москве резвились Воланд и его свита, но в милицейском отчете все странные факты нашли стройные естественные объяснения, и «в свете таких объяснений решительно все понятно» (с.360). Из общей схемы выпал только один факт – исчезнувшая голова Берлиоза. Но с этим пришлось смириться.

Методологи хорошо знают, что даже самая стройная научная концепция имеет свою «исчезнувшую голову», в поисках которой и приходится изобретать гипотезы ad hoc

или уповать на будущее решение проблемы. Типичный сценарий сводится к тому, что накапливающиеся вспомогательные гипотезы и (или) вопросы без ответов расшатывают концептуальную конструкцию, она теряет конкурентоустойчивость и рушится под натиском новых парадигм [Кун Т., 1977].

Все это превращает интердиктивный подход, сам по себе достаточно остроумный, в чистую абстракцию. Попытавшись его конкретизировать, мы обнаруживаем, что теоретическое знание раз за разом оказывается посрамлено техническими находками.

Действительно, большинство элементов, составляющих технологическую среду в начале ХХI века, отвечают критериям чуда с точки зрения науки середины ХIХ века, многие – с точки зрения науки начала ХХ века, а некоторые – даже с точки зрения науки середины ХХ века. Они «нарушили законы природы» в том смысле, что преодолели абсолютные ограничения, логически вытекающие из них и фиксировавшиеся учеными, причем такие нарушения чаще всего происходили без дисквалификации тех законов, из которых запреты выведены.

Многотонные лайнеры бороздят воздушное пространство, а космические корабли уносят за пределы атмосферы аэробные организмы, не дискредитируя ни законов гравитации, ни законов химии или биологии. Миллионы телезрителей в Европе наблюдают прямые репортажи из Америки, не сомневаясь на этом основании в шарообразности Земли или в свойствах светового луча. Принципиальную неосуществимость множества привычных на рубеже тысячелетий технических эффектов убедительно доказал бы любой солидный ученый сотней лет ранее.

И такие доказательства неоднократно приводились. Из истории известно, сколь фундаментальные расчеты демонстрировали, что аппарат тяжелее воздуха непременно упадет на землю, каким насмешкам подвергались Г. Маркони, заявивший, что передаст радиосигнал из Европы в Америку (этот неуч не знает о шарообразности Земли!) или К.Э. Циолковский, предрекавший выход человека в космос…

Подобные примеры можно приводить очень долго. В основном они касались бы XIX-XX веков, поскольку, во-первых, прежде наука с ее строжайшими запретами не была достаточно развита, а во-вторых, эти века отличаются от прежних сотен, тысяч и миллионов лет интенсивностью событий. Между тем каждая кардинальная инновация и в истории социальных технологий, и в истории «технологий», выработанных живой природой, может быть представлена как преодоление запретов, налагаемых теми или иными физическими законами, без малейшего нарушения последних. Если бы такие законы и запреты формулировал какой-то воображаемый естествоиспытатель (подобный «палеолитическому экологу», образом которого мы воспользовались в Очерке II), он бы измучился от недоумения по поводу происходящего. Нашего бессмертного физика поражали бы теперь телевизоры, космические корабли и компьютеры, а сотни миллионов лет назад – освоение живыми организмами суши и воздушного пространства, перестройка ими энергетических потоков атмосферы и т.д. и т.п.

Основу «парадокса интердиктивности» составляет психофизическая проблема

– одна из самых глубоких загадок современной науки. Ее формулировка в версии В.И. Вернадского приведена в эпиграфе к разделу 3.2.

Рука, подчиняясь мысли и воле, выводит строки на бумаге, подъемный кран перемещает тонны грузов, электростанция направляет в нужный канал миллиарды киловатт энергии, искусственно изменяются русла рек, перестраиваются ландшафты… Нейрофизиолог может подробно описать, как последовательное возбуждение нейронов приводит к сокращению мышц, инженер расскажет, как движение руки приводит в действие мощный механизм, а эколог – как нарушение ландшафта ведет к антропогенному кризису. Но как и почему идеальный образ (мысль, воля) способен регулировать материальное движение? И каким образом «нематериальный» интеллект способен вторгаться в систему физических взаимодействий, перестраивая их и образуя качественно новые механизмы и закономерности?

Эти вопросы до сих пор не имеют ясного ответа. [1] Приблизиться к нему, осмыслить психофизическую проблему и «парадокс интердиктивности» помогает анализ технического творчества на стыке термодинамики, кибернетической теории систем и гештальтпсихологии. Исходной моделью для такого анализа послужил мысленный эксперимент, предложенный в 1871 году Дж. Г. Максвеллом [1888].