Цвет ликующий

4.6.66. Написала Тверь. Вчера ничего не вышло. Помешал приезд Ал. Мих, и пустые нудные разговоры и неловкость приема гостьи. Веселый город на розовом. Волга только что освободилась ото льда. Народ гуляет. И мы погуляли вдоль воды, но очень мало.

«Тверь богатая, Тверь торговая». Когда-то была столицей Руси. Оба берега низковатые. Где же стоял Кремль? Надо еще раз съездить обстоятельно. В городе же впадает в Волгу Тверца.

«Есть у Моцарта высказывание, которое звучит примерно так: у меня было плохое настроение и потому я писал красиво, прямо и серьезно. Сегодня я в хорошем настроении и пишу беспорядочно, криво и весело». (Из статьи Гиацинтовой по поводу книги А. Таганова о Станиславском, изд. «Детская литература», Новый мир, 1, 1966.)

Захворала. Холодно мне. Простудилась.

10.6.66.

А оказалась грудная жаба. Болела, как нарыв, грудная клетка. Пот и легкий озноб. Отважилась, пошла к местной докторше Таисии Ивановне в поселке. Она услушала аритмию сердца.

12.06.66. О Сезанне. Я хворала и лежала, а то бы и внимание не остановилось на неубранной постели Н. В. с сезанновскими складками. Ренато Гуттузо изобразил среди них забинтованную голову рабочего. Эта картина написана сильно, выразительно (потому запоминается), но противно. Художник очень талантлив.

У нас на балконе висит репродукция с сезанновского натюрморта, где эта белая мануфактура в жестких складках так изображена впервые, на ней овощи и яблоки. Основа обеих картин — жесткие складки белой материи, как это ни странно, по отношению к картине Гуттузо. Наверно, немало выразительных голов лежали на простынях в истории живописи, а на таких впервые. Гуттузовская голова лежит на сезанновском натюрморте. И в этом есть какая-то наглость. Поселить смерть в жизнь! Сезанн смеется своими яблоками и любуется принесенной с базара несложной «свежестью», дарами земли. И это его тема. Спокойный конец XIX века. По нему до сих пор скучаешь, хоть я и родилась в новом веке, но вкусы мои очень устарели. Еще во времена ВХУТЕМАСа жили этим наследством, писали натюрморты, модель, пейзажи. А была уже война, революция, немецкий экспрессионизм, кубизм и пр.

XX век, конечно, век графики, и повсеместно. А цвет (это священное знамя ВХУТЕМАСа) на службе или у этой графики, или у натурализма всех родов, от А. Герасимова, Лактионова, до Рокуэлла Кента. Я прочитала терминологию западной современности в чешском журнале «Посткубистическая живопись». Этот термин хорош, можно его употреблять.

21 мая, в воскресенье, я ездила на выставку «9»-ти на Юго-Западе. Их было 7. Я с букетом сирени для Егоршиной. Она одна дама, хоть на этот раз ее вещи не лучшие. Она боннаровское заполнение холста довела до противного минимума, т. е. оставляет белый холст, чуть мажет кое-где и все. И в этом фарс!

Другие напоминают сезаннистов времен ВХУТЕМАСа. 40 лет тому назад. Диву даешься, как они смогли, могут в наше время сохранить то же дыхание. Есть в этом ограниченность воли. Но есть и мужество. У Биргера и Вейсберга нет даже простого движения, молодости, страсти, жизни, игры формы и цвета. Все покоится в «нирване». Созерцательное настроение. А Мися сравнивала их картины с фугой Баха. Цвет и фактура сложные, они — фальковцы. Когда-то это было моей мечтой. А породила эту мечту после Вхутемасовской зарядки Тициановская «Венера перед зеркалом», что жила в Эрмитаже. Женское тело. Тема живописи самая заманчивая.

Все это посткубистическая живопись, конечно, потому что нарушено соотношение формы, цвета и пространства. Почти все измайловцы подражают не французам, а французам в преломлении «Бубнового валета», и даже не «Бубнового валета», а ВХУТЕМАСа. Поговорить на эту тему с Костиным.

Ренато Гуттузо. Забинтованная голова рабочего на сезанновском натюрморте!!! Абсурд. Врубелевские складки простыни в сумасшедшем доме — изломы нервные и тоскливые. Это против Сезанна.

11.6.66. Получили монографию Костина «Петров-Водкин». Привезла Мися. Формат квадратный — никуда не положишь. Супер — лакированный, копия с «Красного коня». Я не люблю П.-Водкина, но все равно за него обижена и за коня особенно. Чуть не та форма, не тот цвет — и получилось мертвое. У него хороши чистые лица женщин. Мальчики на траве — какие-то онанисты, корни — Иванов, пейзаж — Матисс. Нелепость. Он старик смолоду и мертворожденный «умник». Пименов ему подражал в молодости. Н. В. говорит, что и весь ОСТ — тоже, и он прав, породил зализанную технику, но свой мир — есть. Знамя его — красное, голубое и охра. Умом принимаю, а сердцем — нет.