Цвет полевой

Течение, можно сказать, само несло его, так что ему нужно было лишь подгребать, да подруливать временами, чтобы объехать тут — мель, там — риф. И течение вынесло его на берег, который многим научным сотрудникам кажется землей обетованной. Такой она, наверное, и была, только Лев Михайлович — человек не без способностей, добрый, с ленцой, совершенно лишенный дара администрировать, принимать решения, заставлять людей делать не то, что они хотят а то, что требуют обстоятельства, почему-то в этом краю "лимонных рощ в цвету" вдруг почувствовал себя крайне неуютно. То пересматривай учебные программы, разрешай конфликты между перессорившимися сотрудниками кафедры, то проводи сокращения, то посылай студентов на уборку овощей; сегодня — заседание в деканате, завтра — ректор срочно созывает всех заведующих кафедрами. А сил-то не так уж много, а время-то уходит.

Конечно, почестей и знаков внимания много: он — член ряда ученых советов, член проблемных комиссий, член редколлегии ведущих журналов (хотя в члены-корреспонденты Академии наук его, увы, пока еще не избрали), он… да что там говорить… но наука-то идет вперед, и многое из того, чем она живет сегодня знает он только понаслышке. Вот входит он в конференц-зал, где идет научный доклад, ему бы сесть где-нибудь на задний ряд, послушать спокойно, вникнуть, поразмыслить, а ему тут же: "Лев Михайлович, Лев Михайлович, вы куда? Пожалуйста, сюда", — то есть — в президиум, а там разве поразмыслишь. Или, например, организуется съезд. У него материала-то на сообщение еще не набралось, а ему — ведущий доклад, на пленарном заседании.

Дела же кафедры начали все больше отходить на второй, на третий план, и все чаще стал он перепоручать и чтение лекций, и ведение семинаров, и решение организационных вопросов своим подчиненным, более молодым, более энергичным… Перепоручал, но в душе корил себя и за это и за то, что не находит времени для серьезного занятия наукой.

И вот от всего этого свила в душе его гнездо черная птица с пресловутым названием — несоответствие занимаемой должности. И стало ему казаться (может быть, только казаться), что все вокруг, и сотрудники кафедры, в первую очередь, хотя внешне и оказывают положенные знаки внимания, но на самом деле, не принимают его всерьез, думая, вероятно, что зачем, мол, к нему обращаться, когда он ничего толком не знает и ничего по существу не решает.

И не только на работе, но и здесь, в группе, в походе чудилось ему то же пренебрежение и та же насмешка. Вот стоит он на лыжах на вершине Одинцовского оврага. Ему бы сейчас пригнуться чуть-чуть и слететь вниз, вызывая зависть и восторг окружающих, так нет: духа не хватает, колени дрожат, а Таточка уже кричит откуда-то сбоку: "Лева, Лева, поезжай вот здесь, здесь полого, до той березы доедешь, а там можно лесенкой спуститься", — а снизу орет Крюков, скатившийся, конечно, по самому крутому склону: "Ну что, профессор, все труса празднуешь!"

И вот, чтобы скрыть эту обиду, эту неловкость, надел на себя Лев Михайлович личину (или личина эта сама, побуждаемая инстинктом самосохранения, вышла из недр его существа и спрятала в себе) этакой величавой важности, этакой насмешливой пренебрежительности: "ну зачем вы мне это говорите, неужто я и без вас всего этого не знаю". Стал он отпускать реплики, делать замечания, не соответствующие, казалось бы, ни его положению, ни его воспитанию. И окружающие временами только дивились и плечами пожимали: " что это он, не глупый, вроде, человек…"

На самом же деле глодала Льва Михайловича сплошь и рядом зависть, и к кому зависть — к собственным же аспирантам, которые, не задумываясь над глобальными проблемами, точно знают, какую ручку повернуть и на какую кнопку нажать; к жене своей, Татьяне Васильевне (именуемой в группе, как вы уже поняли, Таточкой), которая никаких особых высот в научной карьере не достигла, но работой своей увлечена до самозабвения. Таточка — специалист по архитектонике нервных клеток. В архитектонике нервных клеток она ориентируется безукоризненно, в жизни — намного хуже, на местности не ориентируется вообще… Но вернемся к мужу ее, Льву Михайловичу, которого она, кстати говоря, любит и почитает, можно сказать, безмерно… и правильно делает… ведь вот и я перечитал написанные строки и устыдился: ну к чему это? Зачем это я изголяюсь? Мною-то что движет? Делаю вид, что стремление к глубине и разносторонности в изображении характера, а на самом-то деле движет мною, наверняка, ни что иное, как зависть… Перед нами высокий представительный мужчина, ведущий специалист по автоматике (а может быть и телемеханике), турист, правая рука самого Крюкова, человек лояльный, доброжелательный… ну что еще надо! Есть в нем кой-какие изъяны, конечно есть. А в ком их нет?

7