Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Я заглянула в книгу об отравлениях[80] и представила себя одной из жертв моды XIX века. Если бы я каждое утро усердно наносила «Свежесть молодости», то сначала почувствовала бы некоторую сонливость и решила, что, наверное, во всем виноваты тугие корсеты. Затем я, возможно, перестала бы спать, мои щеки стали бы впалыми и бледными. Мои поклонники могли бы даже найти это привлекательным, соответствующим представлению о том, какой должна быть женщина: «мертвенно-бледная», но с прекрасным лицом, этакая леди из Шалота («Волшебница Шалот», англ. The Lady of Shalott – баллада английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892). Затем у меня начали бы мелко дрожать ноги, поэтому мне пришлось бы лечь в постель, как чахоточной героине оперы Пуччини. Это выглядело бы довольно романтично, я могла бы шутить об этом со своими подружками.

К этому моменту мне уже пришлось бы подтянуть ниже рукава своего платья, чтобы скрыть синие отметины – крошечные полоски на запястьях. Ноги прикрыты подолом, так что никто не заметит отметины на лодыжках. А затем – и это будет моим большим секретом – у меня случится запор, я буду реже мочиться, но ночной горшок все же пригодится – меня будет часто рвать желчью. Это плохо, но это только начало всех неприятностей: позже может начаться необратимое повреждение почек и то, что обтекаемо описывается как «отклонения в поведении». Даже ярые поборники чахоточной красоты не переносили таких мучительных последних часов, как те, которые переживала женщина, использовавшая слишком много свинцовых белил. Интересно, в какой момент я бы поняла, что дело плохо?

Болезнь имела два названия. Ее называли либо «плюмбизмом» из-за содержания в косметике свинца, либо «сатурнизмом» – потому что свинец традиционно ассоциировался с планетой Сатурн, которая, по-видимому, делает мрачнее характер любого человека, родившегося под ее влиянием. Одним из популярных лекарств от этой болезни был литр молока. В начале 1900-х годов французский токсиколог Жорж Пети провел день на фабрике во Франции, где производили свинцовые белила, и доложил, какие меры предосторожности там предпринимают[81]

. Он зафиксировал три приема молока: первый – в шесть утра, второй – в девять, а третий – в три часа дня, когда все уходили с работы. Использование здорового белого вещества – молока – приостанавливало воздействие нездорового – свинцового порошка. На первый взгляд это кажется странным примером симпатической магии, но на самом деле в молоке содержится хорошее природное противоядие от отравления свинцом – кальций, и, вероятно, это было лучшее, что могли сделать рабочие в те времена, когда на вредном производстве еще не было защитных масок. Другая эффективная мера предосторожности заключалась в том, чтобы рабочие, вручную перемалывавшие свинец, находились рядом с открытым огнем, чтобы восходящий поток воздуха уносил пыль[82].

История о скелетах

Свинец ядовит, к тому же взвесь свинца в воде не особенно стабильна. Ченнино, описывая в своем справочнике эту «сверкающую» замечательную краску, добавил предупреждение: следует избегать ее применения насколько это возможно… ибо с течением времени она чернеет.

Есть много примеров того, как художник не прислушивался к его советам и карбонат свинца терял кислород и превращался в черный сульфид свинца. Но самые поразительные примеры почернения свинцовых белил я видела на картинах, написанных за шестьсот лет до Ченнино, и, за целый торговый путь от него – в священных пещерах Дуньхуана, в западном Китае.

Сегодня Дуньхуан – это отдаленный город в провинции Ганьсу, в часе полета и примерно в тысяче восьмистах километрах на верблюдах от начала Великого шелкового пути в Сиане. Если бы не знаменитые пещеры, никто бы сейчас и не знал об этом месте, но в VIII веке в этом оазисе в пустыне Гоби находился один из самых оживленных городов Китая, где обитало множество торговцев, монахов и нищих. Это было место, где Шелковый путь разделялся на северный и южный пути. Город был известен отличной едой, хорошими рынками и, самое главное, возможностью купить благосклонность судьбы, став меценатом и оплатив рисование фрески.

В двадцати километрах через пустыню от Дуньхуана расположены пещеры Могао с большим количеством могильников. Сегодня китайское правительство позиционирует их как серию картинных галерей, больших расписных сокровищниц в пустыне, но тринадцать столетий назад они были святым местом, а сам Могао – городом святынь. Когда-то здесь было более тысячи пещер, расписанных в период между V и XI веками. В основном за росписи платили люди, заключавшие сделки с божественным началом. Соглашение часто звучало примерно так: «Если я доберусь до Кашгара со своими верблюдами, если у меня будет сын, если я получу наследство… тогда я оплачу новую роспись в пещере». Конечно, некоторые росписи создавались по более духовным причинам; это было настоящее торжество трансцендентного, без приземленных требований и условий, и они – самое прекрасное, что там есть.