Цвета счастья

Катя приподнялась на постели и нехотя взяла пакет, только бы это были не украшения, еще со времен романа с Дорофеевым драгоценности в подарок ассоциировались у нее с чем-то неприятным. Дима дарил бриллианты, искусные браслеты, причудливые колье и серьги только после того, как жестоко обидит ее или перед этим.

Удивленная, она достала из пакета килограмм «Школьных» конфет, самых дешевых, родом из ее детства, она никому, кроме близких подруг, не признавалась в своей любви к этому «плебейскому» лакомству. За конфетами последовала коробка чудесных французских трюфелей, «Я люблю именно такие, жирненькие трюфели» — вспомнила Катя их веселый разговор во французском городе Грасс, у нее тогда все лицо было в шоколаде, а у Сергея на белом поло от Ральф Лорен расплывались коричневые пятна, но они были счастливы. На дне лежало что-то твердое, Катя вытащила небольшую подарочную коробку из «Дикой орхидеи», в ней были чудесные вязаные носочки со смешными красными бантиками, дома у Кати были такие же. «Это мои счастливые носки, я надеваю их перед каким-нибудь важным событием, и все получается на отлично» — вдруг всплыло в Катиной памяти. В пакете все еще что-то оставалось, недоумевая, Катя достала три дамских романа в яркой обложке, они вышли совсем недавно, и она очень хотела их прочитать.

Все это было странно, очень странно, подаренные Сергеем вещи почти ничего не стоили, по крайней мере, для него, но они были важны для Кати. Книги, конфеты, носочки были теми самыми милыми пустяками, которые подняли ей настроение, порадовали ее. Дорогой бриллиант не был бы ей так приятен, его покупка ничего не значила для Сергея, это был бы бездушный подарок для нее и незначительная строчка расходов для него. Но вот «глупости», как назвала их Лиза, были куда важнее, они давали надежду, что Катя важна для него, что он думал о ней, хотя бы те несколько минут, что давал водителю или секретарше распоряжения купить весь этот странный набор. Вот именно, давал надежду, а надеяться было нельзя, тревожно и даже опасно, но все же… приятно?

Мучаясь из-за позднего токсикоза, Катя просто облизывалась от воспоминания о тех трюфелях из Грасса, а потом мечтала о «Школьных конфетах» в тонкой обертке. Желтые розы она любила больше любых других цветов, как-то Катя сказала Сергею: «А я люблю желтые цветы, как ведьма. Помнишь у Булгакова: „Она несла в руках отвратительные желтые цветы…“».

Глава 9

— Мне нет места в твоем мире бедных богатых девочек, это очевидно! Я не из тех, кто предпочитает поп-арт мишкам Шишкина, просто потому что это модно, кто слоняется с одной светской вечеринки на другую, чтобы показать меха и бриллианты. Я не нужна тебе, я была для тебя чем-то новым среди глянцевых красавиц, сначала тебе хотелось заботы и ласки, потом секса с женщиной, которая цитирует Верлена и Рембо, теперь тебе нужен наследник, не сын, а именно наследник! Беда в том, что тебе никогда не была нужна я! — Катя грустно наклонила голову, темные пряди волос рассыпались по плечам, закрывая заплаканное лицо.

В тысячный раз Сергей смотрел на нее и не знал, что сказать. Четвертый день Катя была у него дома, в «Графских прудах». Сначала Сергей радовался, что удалось заманить ее к себе, куда уж проще, он отказался от брони Катиного номера в «Украине», воспользовался старыми связями, а где-то просто своей небезызвестной фамилией, и вот уже для госпожи Борисовской не нашлось хоть сколько-нибудь приличного пристанища в Москве — что вы хотите, перед праздниками столица так переполнена приезжими? Потом строгий доктор строго-настрого запретил Кате уезжать далеко от больницы, тем более лететь на самолете, а напоследок, забыв о том, что они не общаются, позвонила Даша и высказала все, что она думает о таких легкомысленных будущих мамочках. В общем, изрядно повозмущавшись, поплакав в подушку, Катя перебралась к Сергею. Она проводила целые дни в своей спальне, тихо читала или играла с Лизой, с ним она не то, что не говорила, она выходила из комнаты при его появлении. А Сергей, бродил ночами по уснувшему дому, ругал себя, ее, весь белый свет, холил свои подозрения и гнев, вспоминал свой страх за Катю и детей, щемящую нежность и радость ожидания. Иногда в безумный коктейль его мыслей и чувств врывались голоса, фигуры из прошлого: мать, отец, счастье и опустошающая боль, тепло семейных вечеров, холод того страшного утра…