Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Теперь, глядя ретроспективно, могу сказать, что отец Александр открывался мне постепенно. Вначале я оценил чисто внешнюю его красоту: лепку лба, благородство облика, живые, сияющие, внимательные глаза. Одновременно я ощутил совершенно потрясающую его энергетику и непреодолимое обаяние, затем – естественность, простоту и отсутствие какой-либо позы. Я увидел, что это лёгкий и радостный человек, обладающий какой-то внутренней стремительностью. То, что он умён, было ясно с первого взгляда. Но довольно быстро я понял, что это больше, чем ум. Потом я увидел, что это человек огромных познаний, и это была не механическая эрудиция, не традиционный энциклопедизм, а универсальное, целостное знание.

Как-то у нас дома зашёл разговор о приметах. Он сказал, что следование им – вещь чисто языческая, от маловерия. Заметил, что и сам в юности верил в приметы, но переборол себя: всегда шёл вперёд, если кошка перебегала дорогу, спокойно возвращался домой, если забыл что-то, и т. п.

Он говорил не на репрессивном, ритуализованном и скособоченном советском новоязе, а на полнокровном и выразительном русском языке. Его язык – живой, насыщенный образами и блистательным юмором. Было бы полезно провести исследование поэтической речи отца. Сколько в ней изящества, вкуса, тонких художественных приёмов! Само мышление его – чисто поэтическое. Мысль его была необычайно богатой, гибкой, многомерной. Любой поворот разговора рождал поток ассоциаций. Он молниеносно переключался с одной темы на другую. Мгновенно изменялось и выражение его глаз, фиксируя переход от иронии к грусти, от грусти к патетике, от патетики к глубокому лиризму. Он был похож на сейсмограф, чутко улавливающий любые колебания беседы. Но над всем господствовала жизнеутверждающая, ликующая нота, рождённая верой во Христа.

Елена Кочеткова-Гейт

В облике отца Александра, в его речи, самой манере разговора, поведении не было абсолютно никакой стилизации под древнее Православие, что считалось модным в то время среди неофитов, да и в наши дни, к сожалению, широко распространено в «младостарческой» среде. Отец Александр никогда не изображал из себя ни «старца», ни «угодника», не было в нём ничего нарочито «иконного», «житийственного», не складывал он особым образом ручки, не возводил очи горе́, не склонял долу скорбное чело, не пугал людей испепеляющим взглядом грозного «пророка», не повергал в замешательство высоким витийствованием на церковнославянском – хоть и священном, но непонятном простому человеку языке. Но каждого: и простодушного ребёнка, и робкую девушку, и сомневающегося студента, и замученную заботами мать семейства, и учёного мужа, и неграмотную старушку мог утешить, вдохновить, поддержать, разбудить сердце для духовного делания своим ясным, мудрым и точным словом, одарить лучезарной улыбкой, согреть сердечным теплом.

Юрий Кублановский

Внешность отца Александра теперь растиражирована на бесчисленных фото, но, в основном, поздних, уже перестроечных, когда стало «можно». Тогда же – ещё без седин, с блёсткими маслинами глаз, порывистый, напористый, но не авторитарный – он был со мной одновременно и прост, и безусловно хотел завоевать и понравиться. Да и куда было от него деться, к кому идти? Сразу почувствовал: это мой духовник. Имея дело, в частности, с литературной и художественной богемой, отец Александр сводил до минимума духовное утеснение, пас отнюдь не жезлом железным, меру подчинения нередко определял сам «пасомый». Но при этом подобающая дистанция между твёрдой праведностью отца (как мы его называли) и греховной расслабленностью – не размывалась.

Как и большинство людей выдающихся, отец Александр умел сразу задать разговору высокий тонус, из Новой Деревни каждый уезжал с частичкой его энергии, которая потом ещё не один день сберегалась. Сохранялась и приходившая при общении с пастырем кристаллизация мысли и настроения.

Владимир Леви

Казалось, в музыке этой жизни нет никакого самоусилия, никакого преодоления. Но однажды признался: «Не жаворонок я, доктор. Сова, как и ты. Даже филин. (Взглядом из-под очков жутко похоже изобразил птицу филина. Великолепный актёр. Много искушений было заподозрить, что даже и лицедей, а вот чего не было, того не было.) Вечером спать не хочется, мозг бурлит, завод на всю ночь. А утром…»

А ранним утром ему каждый день нужно было идти на службу в свой храм – по той самой дорожке, где утром последним, роковым утром, удар убийцы украл его кровь…

«Хребет расписания должен быть крепким, а тело бытия гибким». Это высказывание Александра я не кавычу, передаю не буквально. Его жизнь вполне этой формуле соответствовала: церковная служба была становым хребтом, позвоночником, остальное – «телом».

Зинаида Миркина