Цветок Трех Миров

Я понимаю не логику неба, ее понять невозможно, а скорее методы его работы. Причем по аналогии со своей работой. Например, когда мне надо, чтобы кто-то написал буковку, я одному ребенку говорю: «Пожалуйста, напиши буковку! Ты такой умный, я в тебя верю, и ты в себя поверь!» Другому говорю: «Напиши буковку, не то получишь по лбу!» А третьему вообще ничего не говорю. Просто молча подхожу и даю ему по лбу, потому что знаю, что он и слушать меня не будет. А так ему станет жалко себя, досадно, обидно, и он скажет: «А не написать ли мне с горя буковку, назло ей?!»

Кавалерия

Прошел час. Поезд отстукивал километры из Москвы в Петербург. Берсерки пока не нападали. Может, действительно только следят? Подушка от тряски вывалилась. Пришлось заменить ее на другую. Сашка со шнеппером, спрятанным в пакет, караулил снаружи. Макар торчал в туалете, вооруженный сразу двумя шнепперами – своим и Лены. Роль у Макара была важная. Называлась она «засадный полк». У Макара с Сашкой была договоренность, что, если затеется перестрелка, Макар выскочит и атакует берсерков со спины. Пока что, правда, появилась только чистенькая старушка с полотенцем и, переминаясь у туалета, стучала в дверь монеткой.

Рина забралась на верхнюю полку, захватив с собой рюкзак. Твердый край камня мешал ей. Она то и дело натыкалась на него спиной, ойкала и принималась тихо ругаться. Ругалась она смешно, в том стиле, в котором, по уверению Мамаси, культурные женщины в девятнадцатом веке объяснялись со своими провинившимися мужьями.

– Я разочарована, милый друг! Ваше поведение меня огорчает! – ворчала она, переворачивая рюкзак другой стороной.

Цветок Трех Миров проступал сквозь брезент рюкзака, что ничуть ему не вредило. Вздрагивал вагон, вздрагивал рюкзак, и только цветок не реагировал на толчки, оставаясь все в той же точке пространства. И оттого Рине казалось, что белый цветок с алой сердцевиной – золотой гвоздь, на котором держится Вселенная.

Ощутив, что наверху происходит нечто интересное, сквозь полку просунулась голова Дани. Рину это нервировало. Непросто привыкнуть к голове, которая точно срезанная торчит у твоей ноги, да еще и с любопытством моргает.

– Фабрика абсурда! – сказал Даня, созерцая цветок. – Хотя, если задуматься, все объяснимо! Он сразу везде. И у нас, и в болоте, и на двушке. Представь себе родинку на руке у человека, одетого в три свитера, которые ему велики. Человек совершает движения, складки пространственной ткани – то есть свитера! – смещаются друг по отношению к другу, а родинка остается на том же месте! Гениально!

– А почему тогда цветок перемещается вместе с вагоном? – заинтересовалась Рина.

– А почему родинка движется вместе с рукой? Потому что сама рука в движении! Корни цветка – в бывшей закладке!

Даня самодовольно ухмыльнулся, и голова его скрылась. Рина попыталась читать, но не смогла сосредоточиться. Начала писать, но печатать при тряске было нереально. Так и не придумав, что дальше сделает со своим героем, который во время страшного пожара оказался в подвале, набитом бочками с порохом, Рина уложила маркиза дю Граца спать, утешив его рассуждением, что утро вечера мудренее.

Убаюкав героя, Рина и сама легла, спрятав под одеяло шнеппер и нацелив его на дверь в купе. Ее беспокоило, что она не помнит, можно ли стрелять сквозь одеяло. Не взорвется ли пнуф еще внутри одеяла? И вообще взорвется ли? Ведь ему нужен для взрыва сильный удар, а одеяло его смягчит.

Система кондиционирования почему-то не работала. Все поневоле распахнули двери купе, чтобы не задохнуться. Пришел сердитый человек с голым подбородком и лохматой шеей, стал открывать ключом щитки в потолке, что-то трясти и проверять. Потом попытался проникнуть в последнее купе, единственное из всех закрытое, долго стучал, но его не пустили, и он, ругаясь, ушел.

Толчки вагона убаюкивали Рину. Она лежала и с закрытыми глазами слушала, как Лара и Лена внизу обсуждают, был ли Родион когда-нибудь влюблен.

– Была какая-то история с девушкой, которую ему подарили, но, кажется, она ничем не закончилась! – сказала Лара.

Истории чужой любви она запоминала замечательно. Здесь ее память срабатывала цепко, как капкан. Заметив это, математичка в школе, в которой Лара некогда училась, пыталась использовать это свойство памяти, чтобы научить Лару хоть чему-нибудь.