Цветы для профессора Плейшнера

МАША. А ты не смотри.

ЗЮЗЮКИН. Что же мне тогда делать?

МАША. А ты почитай что-нибудь.

ЗЮЗЮКИН. Маша, я не могу читать, если не про Гдляна.

МАША. Тогда поспи. Вон круги какие под глазами.

ЗЮЗЮКИН. Еще бы, Маша! Третий год снится Лигачев с чемоданом денег…

МАША. Ну и пускай себе снится.

ЗЮЗЮКИН. Так завидно же, Маша!

МАША. А может, он еще и не брал.

ЗЮЗЮКИН. Брал! Брал! Брал! Брал!

МАША. Зюзюкин! Давай мы с тобой лучше в лото поиграем. Помнишь, мы с тобой когда-то играли в лото?

ЗЮЗЮКИН. Давай, Маша. Только чур я буду Гдлян.

Диалог 18. Сельская жизнь

СТЕПАН ИВАНЫЧ. Чтой-то у нас выросло?

АГРОНОМ. Урожай, Степан Иваныч.

СТЕПАН ИВАНЫЧ. А чегой-то: никогда не росло, а вдруг выросло?

АГРОНОМ. Перестройка, Степан Иваныч.

СТЕПАН ИВАНЫЧ. И чего теперь?

АГРОНОМ. Посидите тут, сейчас узнаю.

Уходит, возвращается

Убирать надо, Степан Иваныч!

СТЕПАН ИВАНЫЧ. Да ну!

АГРОНОМ. Честное слово.

СТЕПАН ИВАНЫЧ. Побожись.

АГРОНОМ. Век воли не видать.

Диалог 19. В магазине

ПОКУПАТЕЛЬ. Почем кроссовки?

ПРОДАВЕЦ. Семьсот рублей.

ПОКУПАТЕЛЬ. Продайте, пожалуйста, за червонец шнурок — удавиться.

Диалог 20. Христос и собрание

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Слово имеет Христос.

ХРИСТОС. Люди! Я сын божий…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Регламент!

ХРИСТОС. Я еще не сказал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Сказал.

ХРИСТОС. А я хочу еще.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ (народу). Ну что, дадим ему еще?

НАРОД (хором). Пошел вон!

ХРИСТОС. Люди! Вы братья!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Уважайте собрание.

ХРИСТОС. Побойтесь Бога!

Христосу отключают микрофон.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Товарищи! В президиум поступила записка с предложением Христа распять. Поскольку других предложений нет, ставлю вопрос на голосование. Кто «за»? Ну, подавляющее большинство!

Жизнеописание

Жизнеописание

 В том доме, что напротив «Эрмитажа»

(Но не исключено, что рядом с ним),

Жил некто по фамилии, ну, скажем,

Пафнутьевский, а может быть, Ильин.

Он, кажется, работал инженером,

А может, и бухгалтером служил,

Не числился в последних, не был первым

И был всегда прописан там, где жил.

Он брал в заказе рис, продел и шпроты,

Читал «Советский спорт» и «Крокодил»,

И за права индейского народа

Боролся, и на выборы ходил.

Он был женат — возможно, и вторично,

Дочь привозил учиться макраме,

Предпочитал «Перцовую» «Столичной»,

Но пил, что есть, и был в своем уме.

Когда он умер, не пожив на свете

И не сглотнув обыденности ком,

Заплакала жена, зашли соседи,

И на венок расщедрился местком.

* * *

Ты мне нравишься, девчонка из соседней средней школы,

пробегающая мимо с легкой сумкой на плече —

нравится твоя походка

                                             и каштановая челка,

нравится твоя улыбка,

                                            и фигурка,

                                                                и вообще!

Но иду я нынче с рынка, у меня в руке авоська,

и в другой руке авоська,

                                                и еще одна в зубах.

У меня была получка,

у меня жена и дочка,

сто халтур, аспирантура, гоголь-моголь, Фейербах!

Оттого-то мимо, мимо ты  летишь в весеннем свете,

и в ребро меня, похоже, зря пихает сатана:

я махнул бы вслед рукою —

                                                         да в руках авоськи эти,

я бы крикнул: «Стой, девчонка!» —

                                                                      да в зубах еще одна!

Очередь

Давали колбасу. Михал Иваныч Глинка,

Поднявши воротник, встал крайним и вздохнул

О том, что денег нет, что допекает жинка,

А худсовет опять «Руслана» завернул.

Молчал угрюмый Фет, а перед ним Чайковский

«Лаванду» в пятый раз насвистывал в усы,

И о фон Мекк мечтал, согревшись папироской,

И вкус припоминал копченой колбасы.

За ним глотал слюну народу неизвестный,

Воспеть успевший БАМ, КамАЗ, Экибастуз,

Державин Гавриил и Федор Достоевский,

Уж лысый, но еще не принятый в Союз.

За Федором дремал, мечтая об окрошке,

Художник Левитан, укутавшись тепло

(С сороковых годов — под псевдонимом Кошкин,

Что до сих пор его ни разу не спасло).

Так, двигаясь гуськом за физиком Поповым,

Ушедшим в сторожа тому семнадцать лет,

Они топтали снег, бранили Бирюлево,

Честили холода и крыли Моссовет.

Но понапрасну их во все места продуло

Поскольку подошел стоявший впереди

Прозаик Лев Толстой, приехавший из Тулы,

С кошелкою в руках, женою и детьми…

Аэрофлотное

^{(диптих)}

I

Вам, братья Райт, из самолета,

Курячью ногу истребя,

Шлю благодарность от народа,

А также лично от себя.

Здесь я велик в большом и в малом,

Здесь я всегда на высоте!

Вот выпил кофе над Уралом,

А вытер губы черт-те где!

Небесный свет плацкарты вместо,

Тишь кресел, ножки стюардесс…

Даст бог, и долетим до места.

Тогда: да здравствует прогресс!

II

Дорога из Домодедова —

Как долго пилить оттедова!

Оптимистическое

Все мне мило здесь — овсы ли, рожь,

Лесостепь ли, тундра ли, — но главное:

Обожаю нашу молодежь —

Незакомплексованную, славную!

Нет преград для этих для ребят,

Силушки там уймы невредимые:

Вот опять сломали автомат —

Трубку с корнем вырвали, родимые!

Бог не выдаст, и обком не съест —

Верю в них, простых и мускулистых:

Эти, что уделали подъезд,

Разнесут и империалистов!

Вот тебе навек моя рука —

И пропей мой трешник залежалый,

Пэтэушник, давший мне пинка,—

Соль земли и гордость всей державы!

Имярек

Вполне добротный представитель масс

В буфете, где какао, лук и частик,—