Цветы для профессора Плейшнера

— И его, — успокоила Кукушкина женщина с лицом учительницы начальных классов.

— Может быть, тогда всех? — предложил Кукушкин.

— А что, и всех, — обрадовалась женщина.

На душе у Кукушкина полегчало.

— За что всех-то? — заорал автобус.

— За что надо, — строго отрезала женщина.

— А вас не будем расстреливать? — спросил Кукушкин.

На чистое лицо женщины легла тень напряженной умственной работы.

— Меня потом, — ответила она, завершив работу. — Меня — после перегибов.

— Замечательно, — сказал Кукушкин. — Когда начнем?

Автобус насторожился.

— Вношу предложение, — сказал Кукушкин. — Давайте прямо сейчас. Кто «за»?

«За» оказалось пол-автобуса.

— Активнее, товарищи, — попросил Кукушкин. — Раньше начнем — раньше кончим.

Проголосовали остальные. Против оказался только толстяк, намеченный к расстрелу непосредственно после Кукушкина.

— В чем дело, товарищ? — нервничая, спросила женщина с лицом учительницы. — Не срывайте мероприятия!

— Позор отщепенцу! — крикнули с первых сидений.

Толстяку было предоставлено последнее слово. Он поднялся и в голос зарыдал.

— Свой я, товарищи, — рыдал толстяк. — Свой! Я не против, чтоб расстреливать, но зачем же сейчас? После остановки давайте, — там вон еще сколько народу войдет!..

Литература и искусство

В воскресенье днем Николаю Бекасову осточертела жизнь. Но не своя, а жены.

Женат он был почти четыре года, из них три с половиной — неудачно. В воскресенье же днем чаша переполнилась, и Бекасов задумал недоброе.

Уже полчаса он лежал на диване и, изводя себя, слушал, как шваркает на кухне крышками его обреченная половина. И все эти полчаса угрюмо шлялась вдоль бекасовских гарнитуров худая тень студента Раскольникова с тяжелым предметом в руках.

«Тварь я дрожащая, — глядя в потолок, спрашивал себя Бекасов, — или право имею?»

И его читательский опыт ответил ему: Коля, ты имеешь право, но тебя поймают. Навалится какой-нибудь худой с дедуктивным методом, не говоря уже об отечественных майорах — эти вообще на метр в землю видят — щелк наручниками, и поведут тебя, Коля, под шелест страниц УК РСФСР… Много за нее, конечно, не дадут, думал Бекасов, хищно пошевеливая в носках пальцами ног, но анкета уже не та…

Нет, решил он, надо действовать интеллигентно! И от собственного коварства у Бекасова приятно заныло в животе.

На следующий день, напевая из «Аиды», Бекасов извлек из портфеля последний том «Анны Карениной» и расписание движения пригородных поездов Ленинградской железной дороги. Обе книжки были любовно положены на спальную тумбочку жены — женщины, по наблюдениям Бекасова, простой, но догадливой.

За следующий день никаких изменений в семейном состоянии Бекасова не произошло — может быть, он переоценил догадливость супруги. Или недооценил простоту.

В последующие несколько суток на тумбочку жены последовательно легли: драма А. Н. Островского «Гроза» с приложением карты «Москва — порт пяти морей» и брошюры «Учитесь плавать!», роман Г. Флобера «Мадам Бовари» с вложенной в него рекламой ядохимикатов и трагедия В. Шекспира «Антоний и Клеопатра» с билетом в террариум.

Но даже пример египетской царицы не пронял чугунного сердца бекасовской супруги.

Через месяц он опустился до периодики.

Через два, уже небритый, тайком вырезал в библиотеках страшные судебные очерки из многотиражек «Таежная правда» и «Вестник пустыни», а через три — запил.

Особенно же сильно запил он через полгода — в день, когда прочел в академическом сборнике статью своей жены, филолога Бекасовой.

Статья называлась «Женская судьба в зеркале мировой литературы».

С полученного гонорара (что совпало с пятилетием супружеской жизни) Бекасову было подарено прекрасное издание гетевского «Вертера» и повешена над кроватью репродукция картины Рембрандта «Юдифь с головой Олоферна».

Проблемы Паши Пенкина

Паша Пенкин давно уже заподозрил неладное. В первый раз еще осенью, когда биологичка изрисовала ему весь дневник «гусями», а в четверти как ни в чем не бывало вывела тройку, хотя Пенкин ничего такого не просил.

Человеком он был неученым, но любознательным и вскорости нашел случай подсмотреть страницу в журнале, где напротив своей фамилии обнаружил совсем не то, что значилось в дневнике. То есть ну совсем другие цифры. Паша Пенкин был совсем еще юн и не знал, что за низкий процент успеваемости учителей на педсовете лишают сладкого.

«Как же так?» — подумал он сначала. «Чего ж я страдал?» — с законным возмущением спросил себя потом и, не найдя ответа, принес на следующий урок жабу и подложил биологичке на стол. Жаба была настоящая, и эффект вышел замечательный: училка кричала: «Уберите это безобразие!» — а безобразие пучило глаза и прыгало по тетрадкам. Все, в общем, было здорово, и только вопросы, мучившие Пенкина, по-прежнему оставались без ответа.